На самом деле, дружба Екатерины и Дашковой была невозможна. Екатерина хотела царить не только властью, но и красотой, умом, обаянием. Интеллектуальную соперницу, испытывавшую постоянное желание нравиться, энергичную и к тому же отличавшуюся «нескромной свободой языка», она вынести не могла.
Дашкова не знала тогда, что полоса тревог и несправедливых обид в ее жизни еще только начиналась. В том же 1762 году у нее умер сын, и она поспешила завести в 1763-м еще одного ребенка. К счастью, родился мальчик, Павел. Ища спасения от мучивших ее душевных терзаний, она целиком окунулась в семейные дела, но муж уехал вначале послом в Константинополь, а затем членом дипломатической миссии в Польшу, и там в 1765 году скоропостижно скончался.
Начались тяжелые времена В двадцать лет вдове с двумя малолетними детьми помощи ждать было неоткуда: бывшие в фаворе у Петра III родственники отвернулись от нее и знать ее не хотели. Любезный супруг, оказавшийся на поверку пошлым придворным гулякой и ловеласом, оставил ее с кучей долгов. Это был еще один удар: Дашкова была влюблена в мужа и считала себя в его жизни единственной. Кое-как расплатившись по счетам, княгиня уехала в имение Троицкое (между Москвой и Калугой), где прожила безвыездно пять лет. «Если бы сказали, что я, привыкшая к роскоши и расточительству, сумею сама лишить себя всего и носить скромную одежду (это в двадцатилетнем-то возрасте!), я бы не поверила»- признавалась она позже. Однако это было так. Нужно было воспитать детей, дать им образование. Практичная и смекалистая, Дашкова сумела в короткий срок вернуть имению прибыльность. Огромные долги были погашены, а крестьянский оброк в имении снижен, дабы крестьяне этих деревень, мыслившихся как наследство детям, были бы сытыми и более устроенными. В 1769 году, накопив денег, Екатерина Романовна испросила высочайшего разрешения поехать в Европу.
В чужих краях Дашкова ожила, вновь почувствовав себя юной, неукротимой и озорной. В Данциге, где на стене гостиницы висела картина, представлявшая итог сражения русских с пруссаками (русские на ней были изображены стоящими на коленях и просящими пощады), она купила краски и тайно перерисовала мундиры солдат. Работа кипела всю ночь, а к утру уже пруссаки стояли на коленях и просили у русских помилования… В 1анновере Дашковой удалось сконфузить приличных дам, сидящих с ней в театральной ложе, сказавшись оперной певицей. В те времена положение певицы мало чем отличалось в глазах почтенного общества от положения содержанки у богатого вельможи. Княгине было и смешно, и сладко смущать эту чопорную публику.
В Париже, в Лондоне, в Женеве… Ах, какие знаменитости окружали ее там, и как они были очарованы ею! Дидро, называвший ее «мой идол», совершенно запутался в словесном кружеве, которое она битый час плела, болтая с ним наедине. Крепостничество в ее изложении представлялось «благом» для крестьян, которые, по мнению княгини, просто погибли бы без «добрых» помещиков от злоупотреблений чиновников. Дидро находил ее рассуждения серьезными и уже был готов повторять вслед за ней, что крепостное состояние не так уж дурно, как думают… Вольтер проиграл ей в шашки… Итальянский художник Паоли просил позировать…
Княгиня кокетничала, но ни один из мужчин не привлекал ее. Любила ли она кого-нибудь после смерти мужа, была ли любима? Того не узнать ни из ее писем, ни из «Записок»-мемуаров. созданных ею незадолго до конца. Долгий опыт вращения в высшем свете научил быть скрытной. Судя по воспоминаниям, куда больше мужских комплиментов ее волновали в Оксфорде рукописи русского происхождения, в Лионе – мануфактуры, в Париже – музеи и театры.
В 1771 году Дашкова вернулась в Петербург, но ужиться ни со старыми, ни с новыми фаворитами все еще любимой ею императрицы не могла. Приняв присланные ей Екатериной в подарок шестьдесят тысяч рублей (впоследствии они были отданы в приданое дочери), она объявила, что хочет пожить в своем имении, надеясь услышать: «останься». В дневнике княгини оптимистичные строки («Я всегда жила надеждой на лучшее…»), но Екатерина Великая и не думала вновь приближать к себе Дашкову. Деньги были не более чем случайной монаршей щедростью…
Княгиня с честью приняла этот удар судьбы. Она родилась женщиной, и женское было сильно в ней всю жизнь: она стремилась к женской дружбе, умела быть преданной, но, потерпев фиаско, умела находить себя – опять-таки в истинно женской сфере, в делах семейных и воспитательных.
Спустя шесть лет, в 1776 году, Дашкова вновь решила отправиться за границу, чтобы дать достойное образование наследнику-сы ну. «Лесть челяди, баловство родных и отсутствие образованных людей в России никогда бы не позволили моим детям получить хорошее образование дома» – резюмировала она впоследствии. Пока Павел посещал занятия в Эдинбургском университете, его мать, как она сама писала позже, «удовлетворяла безжалостную наблюдательность». Но не для себя, а для него устанавливала она теперь дружеские отношения со знаменитостями – историками У. Робертсоном и А. Фергюссоном, физиком Дж. Влеком, экономистом Ад. Смитом.
Недовольная английской системой образования и объемом получаемых сыном знаний, Дашкова составила для Павла индивидуальную программу и требовала ее неукоснительного выполнения. Ее дневник того времени пестрел размышлениями об успехах сына: «У него излишняя наклонность к критицизму…», «Он довольно успел в алгебре, но я хочу, чтобы он шел дальше», «Латинский. Начальные трудности неизбежны». И так далее, и так далее. В 1779 году шестнадцати лети ий Павел выдержал экзамен на магистра, что называется, экстерном. Дашкова мечтала о блестящей карьере сына, но при этом старалась увезти его подальше от русского двора и фаворитизма. За границей все говорили, что мать сына замучила.
После магистерских экзаменов Дашкова решила показать сыну Европу – страну за страной, город за городом. Ведь она была воспитана на французских книжках! Ей так хотелось видеть в детях «новых людей», отличающихся широким кругозором и отличным образованием! Вся профессура Эдинбургского университета, в котором завершал образование молодой Дашков, дневала у Екатерины Романовны. Мать и сын встречались с писателями и государственными деятелями, музыкантами и художниками. Были среди них и уже знакомые княгине Вольтер и Дидро, были и новые лица – математик д'Аламбер, историк Рейналь, прусский император Фридрих Великий. В Риме княгиню с сыном принимал сам папа римский. Кто-то нелицеприятно отозвался о ее внешности («сутула», «далека от образа обольстительности», «выглядит сорокалетней» – ей было 35), но никто не мог оставить без признания ума княгини, замечательного знания ею иностранных языков, меткости суждений, их остроты и силы. Дашкова легко добивалась знакомства и встреч со всеми, кто был ей интересен, – от папы римского и именитых банкиров до ученых с мировым именем. И всех притягивали не только любознательность этой аристократки, не только и не столько ее обширные познания, сколько редкое достоинство, с котором она держалась, и трепетное материнство. Ведь все эти встречи были нужны не столько ей, сколько обожаемому сыну.
Дашкова умолчала в своих записках, как она смирилась с тем, что из этого дитятки в конце концов не вышло ни ученого, ни политика Он вернулся в Россию, женился без спросу на купеческой дочке и впоследствии безвременно рано умер. Виновато ли было в том ученье, похожее на мученье, – сказать мудрено.
Слух о признании Дашковой «в Европах» дошел до Петербурга. К тому времени отношение к ней там переменилось. Не желая уронить себя в глазах Запада, императрица решила подчеркнуть свое уважение к Дашковой и лично послала ей приглашение вернуться в Россию.
В Петербурге княгиню ждал сюрприз – императрица предложила ей назначение на должность для сына, поместье в Могилевской губернии (в подарок) и пост директора (президента) Академии наук. «В этом звании вы будете чаще видеться с ней [Екатериной II], – убеждал Дашкову фаворит императрицы Г.А. Потемкин. – Она же со скуки пропадает, постоянно окруженная дураками». Доводы Потемкина убедили Екатерину Романовну. Она отправилась в Сенат и в январе 1783 года присягнула на новую должность.
Предшественник Дашковой довел Академию до плачевного состояния: для финансирования научных проектов не было ни копейки. Так что выбор императрицы пал на бывшую подругу не случайно – неподкупность Екатерины Романовны была притчей во языцех при русском дворе. В своей инаугурационной речи Дашкова пообещала «заботиться о славе и процветании Академии, не использовать служебное положение для себя и не позволять другим», чем произвела сильное впечатление на членов Академии. «Будьте уверены, – заверяла она, – я всегда буду гореть бесприменным усердием ко всему тому, что нашему отечеству полезно быть может, и неусыпною прилежностию заменю недостаток способностей». Княгиня имела ясную программу действий, ненавидела пустопорожние разговоры, ценила меткое слово, да и сама была остра на него. Всем запомнилось ее замечание по поводу опоздания на заседание знаменитого математика, академика Эйлера: «Садитесь, где вам угодно. Любое место, занятое вами, будет первое».