Ян Чеснов прошел точно по его маршруту
Мне очень интересен опыт одного американца, классика в нашей науке, Клиффорда Гирца. Его книжка «Интерпретация культур» сейчас переводится. Он с женой в 60-е годы приехал на остров Бали в Индонезии. Остров очень интересный, с древнеиндуистскими культами и божествами, которые раньше почитались в Индии, а теперь процветают только на острове Бали. Здесь ритуал общественного испытания статуса у мужчин связан с боем петухов. Чей петух окажется победителем, у того человека на какое-то время повышается статус. В какое-то время игры приобретали криминальный характер, и правительство их запретило. И вот Гирц со своей женой приезжают в село, имея документы от индонезийского правительства, разрешение быть в этой общине. Они даже знают язык, на котором говорят жители острова. А люди ходят и не замечают их, не говорят с ними и даже не отвечают на приветствия. Смотрят, как на пустое место, «как будто, – как описывает Клиффорд, – они смотрят в даль рисовых полей, за которыми горы». Несколько дней они живут в безвоздушном пространстве, они не приняты, они не прошли процедуру инициации.
И вот начинается петушиный бой. Все жители собрались в центре площади, все сгрудились сидят на корточках, колени торчат над плечами. Все, словно, единая масса, колышется в едином порыве в такт движений петухов, одно тело, живущее эмоциями. Вдруг на площадь влетает грузовик с вооруженными полицейскими, и все в один момент разбегаются, минута – и никого уже нет. Один, подхватив под мышку петуха, быстро убегает, и Гирц с женой устремляются за ним. Они бегут долго, сначала по улицам, потом по тропинкам, потом он резко сворачивает и ныряет в калитку к себе домой, и они за ним. И вот этот человек поворачивается к ним лицом и произносит слова приветствия, приглашая в дом, кричит жене, жена появляется с чаем, начинается веселое чаепитие. Они пересказывают весь этот эпизод и от души хохочут. В это время вламывается полицейский и говорит, указывая на хозяина, что этот человек участвовал в запрещенном деле, а Гирц спокойно так отвечает: «Да нет, мы уже давно здесь сидим». На следующий день все село их приветствует, кланяются, улыбаются. Что произошло? Вот таинство профессии! – Ты прошел испытание! Какое оно будет? Где тебя застигнет? Ты не знаешь, но без него, не пройдя его, через тебя будут смотреть на рисовые поля и горы. Эту процедуру я называют аристократической.
У Яна Чеснова есть гипотеза, согласно которой рождение аристократа происходит вовсе не на основе лендлордных отношений. Любое нормальное человеческое общество начиналось как аристократическое – так он считает. И рождалось оно из-за самоограничения, аскезы. Жить в системе самоограничений на Кавказе -значит становиться аристократом. Если ты не тянешься за жирным куском, а берешь от курицы крылышко, если ты утром встал и убрал за собой постель и комнату (он сам слышал, как его хозяйка однажды, видя как он это сделал, назвала его по-абхазски «амета», что значит – «дворянин»). Аристократизм – это аскеза, самоограничение, когда живешь на грани жизни. И это ценится. Это как бы возврат к тому состоянию, когда ты – ребенок и когда ты имеешь права, будучи в беззащитном состоянии. Недаром 1егель говорил, что аристократ – тот, кто живет риском.
Балкарский мулла Мукой 0льмезову 1992 год. Западные склоны Эльбруса. В 1950-е годы Мукой сообщил фольклористам массу предании и народных песен
Аристократ – тот, кто живет риском
Аристократический ключ или регистр для ученого – лучший метод, на мой взгляд. Допустим, я еду ночью по Чечне, ехать мне далеко, в Ингушетию. Но вдруг слышу, что один из едущих в автобусе сейчас будет выходить. Село, в которое он едет, мне неизвестно, я стучу в его спину и громко, на весь автобус, спрашиваю по-чеченски: «У тебя там одного места для меня не найдется?». Он оборачивается: «А как же! – говорит, – пошли!». Все провожают нас глазами. Что происходит? Я ухожу в ночь, в неизвестность, с неизвестным человеком. Но этот поступок поднимет и меня, и его в глазах людей. Пройдет молва, что «очкастый» попросился к незнакомцу, и тот его принял, статус его сразу повысится, потому что через несколько дней я уйду и расскажу, как хорошо меня приняли. Так и было на самом деле. Но был риск.
Это тот риск, который он называет аристократическим, и я все больше мысленно соглашаюсь с ним. Это не дровишки дедушке поколоть. Большинство же этнологов работают именно на бытовом уровне и называют это внутренним наблюдением. Записывают, какие табуретки, стулья, какая одежда, еда. Английский антрополог Эд. Лич назвал это «этнографическими консервами» – невкусно, выварено, и никакой пользы от такого варева. Интересная история произошла с известным Льюисом Генри Морганом. Он был принят в одно ирокезское племя и долго жил там. Один ирокез из этого племени выучился, получил хорошее образование. Как-то его спросили про книги Моргана «Древнее общество» и «Лига ходеносауни». Он сказал, что «читал». «Что думаешь про них?» Ирокез ответил: «Он написап все правильно, но ничего не понял». Причинно-следственный ряд был выстроен – система родства, элементы быта, но жизнь, душа, человек остались за книгой. Однако метод риска имеет оборотную сторону, и речь не идет о прямой опасности.
Есть другой, более симпатичный мне американец, Фрэнсис Кашинг, он работал лет на двадцать позже Моргана в племени зуньи из пуэбло на Юге Штатов в полупустыне. Все поселение – одно племя, один дом, зто и называется пуэбло. Он был принят, выучил язык# шли замечательные публикации о языке жестов, о культуре тела. Но оказавшись среди зуньи, он стал продвигаться как член племени. И чем больше он продвигался, тем меньше публиковал свои статьи. И наконец, достигнув высокого положения, став третьим человеком племени, совсем прекратил публиковаться. Сн исчез как этнограф.
Вот обратная сторона риска – «заиграться», прирастить маску к лицу так, что ее уже невозможно снять, чтобы вернуться к себе. То, что иногда бывает с актерами. С лучшими из них – они теряют свой взгляд со стороны, контроль, впадая в образ, становясь им. Я знаю одну такую актрису, ее после Джульетты сразу везли в специальную больницу и «выводили» из роли своими методами. И вдруг я слышу от Яна такую историю.
Я работаю в Абхазии лет десять, научился говорить, стал почти своим и однажды в крепости, где абхазы спаслись от арабов в VII веке, услышал страшные для себя слова – сказал их известный человек, Гиви Смыр, открывший еще в советское время Новоафонские пещеры – он залез туда случайно, будучи мальчишкой, и открыл огромные залы, тянувшиеся километрами высотой в десятки метров. Сейчас он работает хранителем этой крепости. И вот ночью после долгой работы днем и вечернего затянувшегося винопития Гиви Смыр говорит мне: «Ты стал очень опасен». – «Почему?» – «Ты очень близко подобрался к абхазскому сердцу, одно твое неправильное движение может быть смертельным». Одно дело – изучение быта, кружев и рюшечек, другое – моя работа. Изучение человека, его души, потому что «сердце» тут иносказание, изучение самых тонких человеческих структур, характера, его тончайших особенностей – это опасно. Слишком много знаешь, многое понимаешь – это опасно. Слишком близко подобрался! Или оставайся совсем, или уходи. Вот в чем риск профессии – стать своим, будучи чужаком. А для себя – стать их частью, потеряв себя. Но это – тот аристократический риск, который делает твою профессию наукой, а жизнь – осмысленной.
Наша беседа затянулась. Оставим на следующий раз остальные «секреты» Яна Чеснова. А здесь скажем, что судьба – это быть верным себе – своему дарованию, интересу, характеру. И тогда выясняется масса важнейших подробностей жизни, которые вполне могут изменить мир к лучшему.
«Другому как понять тебя?»
Григорий Зеленко
Террористическая акция 11 сентября прошлого года вызывает множество серьезных вопросов. Что это было – изолированное действие кучки экстремистов или начало долговременного процесса столкновения воинствующих мусульманских групп с западным миром? Какая масса, какие слои населения мусульманских стран могут быть вовлечены в это столкновение, да и могут ли быть вовлечены вообще?