То обстоятельство, что это сообщают следствию сразу два человека после того, как и тот, и другой ранее уже допрашивались, по нашему мнению, подтверждает не только искусственность и надуманность версии о вредительской организации. Маловероятно, что это произошло без подсказки (предложения, давления) следователя.
Мы думаем, что Воронежскому ОГПУ недостаточно было просто «создать» вредительскую организацию. По замыслу ее создателей, она должна была быть масштабной, разветвленной, должна была иметь членов в Москве, управляться оттуда. Тогда «Дело мелиораторов ЦЧО» походило бы на провинциальное, но знаменитое «Шахтинское дело», в котором, кроме провинциальной части, была и «московская группа».
Не было ничего проще и удобнее, чем протянуть вредительские связи «во времени и пространстве» через А. Платонова, бывшего губмелиоратора, постоянно связанного с Москвой.
Почему же А. Платонов по этому делу ни обвиняемым, ни свидетелем не проходит и никакие материалы о нем в особое производство не выделялись?
О. Ласунский считает, что «ОГПУ оставило тогда Платонова в покое только потому, что было недосуг: работенки хватало и без него! Воронежским чекистам просто не захотелось тогда разыскивать Платонова в густонаселенной столице, а в перипетиях российской литературной жизни они не шибко разбирались».
Но намного ли труднее было для ОГПУ найти Платонова в Москве, чем Дмитриева в Азербайджане (где он и был арестован)? И в отношении осведомленности органов «в перипетиях литературной жизни» нам никак не приходится сомневаться. Так что версия о затерявшемся и потому оставшемся без наказания Платонове не кажется нам достаточно сильной. ОГПУ его не искало.
Почему же писатель не был привлечен по этому делу? Мы не исключаем, что у чекистов были для этого свои основания, о которых мы, возможно, никогда не узнаем.
Советская история в улыбчивых фотографиях: семья, запечатленная в 1936 году, – дожил ли отец семейства до войны, чтобы геройски на ней погибнуть? Излюбленная групповая фотография спецпереселенцев или только что выпущенных из лагеря людей, образовавших сплоченный коллектив промартели как раз накануне войны.
Фотографии из архива Международного историкопросветительского, правозащитного и благотворительного общества «Мемориал»
Удостоверение о награждении медалью «За оборону Сталинграда» – сколько раз его предъявляли, чтобы доказать свое право на нищенские льготы? У вернувшихся с войны, видевших «заграницу», ходивших между жизнью и смертью по многу раз на день лица другие, чем у восторженных участников довоенных демонстраций. Выжил ли бывший фронтовик с таким-то лицом? Смог ли дотянуть до конца срока в лагерном оркестре, как эти люди со скрипкой и гитарой на репетиции, состоявшейся накануне смерти Сталина?
Хутор Лещев, которого не было
Алино Савинова. Иван Есин, лицеисты 11 класса лицея №2 г. Астрахани
До сих пор не рассекречены все бывшие лагеря для раскулаченных и спецпереселенцев.
Несколько лет назад пришел в редакцию областной астраханской газеты «Волга» один пожилой человек и попросил помочь ему получить справку о реабилитации. Он рассказал, что в 30-е годы был узником трудового спецлагеря на хуторе Лещевый, что на территории Черноярского района.
В наши дни этот человек обращался в различные инстанции, везде получая ответ, что такого хутора в Астраханской области не было.
Журналисты открыли путь в эту «мертвую» зону. Мы тоже с головой ушли в расследование: поднимали документы, разговаривали со свидетелями и участниками той исторической драмы.
Выяснилось, что с 1930 по 1932 годы в поселке Лешевый собирали всех раскулаченных крестьян. За эти годы нет ни одного списка по- * селенцев на хуторе, однако установлено, что он существовал именно с 1930 года. Значит, ссыльные здесь долго не задерживались – это был перевалочный пункт, своего рода накопитель для раскулаченных, которые подлежали высылке за пределы округа.
Но интересно, что хутор Лещев существовал вплоть до 1936 года, тогда как коллективизация и раскулачивание завершились в округе в 1933 году. Кто же попадал в поселок с этого года?
Мы выяснили, что с 1933 года началось массовое выселение на хутор жен, детей, родителей, родственников тех, кто был репрессирован с 1930 по 1932 год. Эти люди были членами семей «кулаков», значит, по логике власти, сами являлись кулаками. И даже если они хотели войти в колхоз, им это запрещалось. Среди поселенцев могли попадаться и так называемые враждебные советской власти элементы: служители и работники церквей, люди, у которых имелось свое небольшое, даже не середняцкое, хозяйство. Они должны были жить и работать на хуторе.
В сохранившихся донесениях коменданта поселка за голыми цифрами можно увидеть многое. Всего за 1933 год в 116 хозяйствах поселка насчитывалось 104 мужчины и почти 200 женщин. Под мужчинами значились дети от 8 месяцев до 16 лет и больные старики от 50 до 83 лет, которые не могли физически работать на гигантских стройках ГУЛАГа, поэтому попали в совершенно необжитое место в CBoejvi округе. Абсолютное же большинство населения лагеря составляли женщины от 2 до 75 лет.
Дети из агитбригады твердо знают, что кулак – враг, и несут свое знание в массы. Вряд ли среди них есть родственники тех., кто сгинул на никому не ведомом острове на Волге, вблизи Астрахани.
В то самое время когда, закончив агитконцерт, дети гоняли на велосипедах, их сверстники, стоя по колено в холодной воде, обеспечивали полив овощей, которых им не удастся даже попробовать.
Была среди них и Прасковья Гавриловна Дьякова:
«Арестовали меня, лишили голоса (то есть гражданских прав) и увезли. Везли меня далеко, за три волы (Прасковья Гавриловна имеет в виду три реки: саму Волгу, старый ее рукав и речку Матвеевку). Кругом одна вода. Были мы оторваны от всего света. А по всему острову в разных местах, где на взгорке, где в низинке, плетни стоят и землянки».
Из веток ивняка плелись так называемые стены, то есть плетни, обмазывались глиной, ставились эти плетни друг к другу, а в четвертом дыра – дверь. Вместо окна – крохотные дырочки с осколками стекла. В углу подобие печки – вмазанный в глиняную пирамидку котелок для воды, а под ним отверстие для хвороста. В каждом «жилище» три-четыре семьи, мужчины и женщины – все вместе. Вдоль стен – лежневки, примитивные настилы из жердей. Спали в пологах (иначе одолевали комары) по двое – по трое.
Я слышала, что в некоторых лагерях даже существовали такие способы наказания или казни, когда заключенных выставляли «на комаров», то есть раздевали и привязывали к дереву. К утру от человека оставался окровавленный труп.
«Много разного люда было, а чины у нас у всех были одинаковые. Жили все мирно, делить нам нечего было. Ели хлеб из травы, пареную кашу из дягеля. И на завтрак вода, и на обед вода, и на ужин. Ночью проснешься – тишина, ни разговору, ни огонька, ни собачьего лая. Как в могиле, только голод не спит, бродит».
Бывало, от голода и болезней в день умирало по сорок человек. Над поселком стояли стон и вой. Умерших заворачивали в старое тряпье или кошму и веревками тянули к месту захоронения. Кладбище почему-то было в низине; на месте могилы отца Прасковьи Гавриловны – полая вода, в которой торчал один шест с привязанной к нему перекладин кой вместо креста.