Такие публикации не могли не производить вполне определенного впечатления на людей в стране. Лысенко уже представал героем науки, а настоящие ученые полупроигравшими, особенно, если учитывать вес слов академика Вавилова, превознесшего Лысенко и даже заявившего, что факты Лысенко – бесспорны. Поэтому нет ничего удивительного в том, что уже в октябре того же 1931 года Всеукраинский съезд по селекции встретил Лысенко бурными приветственными аплодисментами.
Такое признание учеными Лысенко за своего, за яркого представителя их профессиональной группы было той ошибкой, за которую многим из них пришлось расплатиться собственной жизнью.
Вавилов с явной симпатией относился к Лысенко с начала его выдвижения в ученые и активно хвалил его работы на протяжении почти восьми лет (с 1929 до 1936 года), чем помог ему за эти годы сформировать в глазах публики и властей образ талантливейшего ученого. Почему это произошло?
Как мне представляется, лысенковские фантазии воспламенили Вавилова именно потому, что в них он увидел выход из тяжелого положения, в котором очутился сам. В изучение собранной под его руководством мировой растительной коллекции были втянуты тысячи людей, высевавших семена, следивших за развитием посевов, придирчиво относившихся к каждому образцу и не забывавших главную цель – искать те новые формы, которые могли быть с пользой применены на благо советского сельского хозяйства, главным образом через срочное выведение новых высококачественных сортов. Именно в этом направлении Вавилов призывал всех своих сотрудников работать.
Но одна из принципиальных трудностей скоро выявилась и принесла горькие минуты Вавилову. Растения дальних стран, приспособленные к климатическим условиям, отличным от российских, – к иной продолжительности дня, к иным сезонным колебаниям погоды, – либо неравномерно прорастали, цвели и плодоносили, либо вообще теряли всхожесть. Но раз нельзя было добиться синхронизации в цветении форм, которые предстояло скрестить друг с другом, то надежды на то, что иноземные формы помогут резко ускорить темпы выведения новых сортов, улетучились.
И вдруг Вавилов сообразил, что открытие яровизации может облегчить выход из положения. Если даже озимые сорта, будучи подвергнуты температурной предобработке, так ускоряют развитие, что колосятся много раньше – в совершенно для них несвойственные сроки, то уж, конечно, более легкую задачу – заставить всякие заморские растения цвести одновременно – можно будет разрешить. Если все сорта из собранной ВИРом мировой коллекции, до сих пор имевшие разновременные сроки развития, удастся синхронизировать, и все они начнут цвести в одно время с местными сортами, то удастся обойти главную трудность: можно будет свободно переопылять цветки любых сортов и получить наконец-то гибридное потомство, а затем из этого моря гибридов отобрать лучшие перспективные формы… Тогда скачок отечественной селекции будет гигантским, разнообразие первичного материала необозримым, успехи неоспоримыми. Быстро сообразивший это Вавилов стал активно помогать Лысенко, который еще не понял возможности, увидевшиеся Вавилову.
Для начала Вавилов дал указание яровизировать пшеницы ВИРовского запаса и высеять их под Ленинградом и в Одессе. При этом часть растений тех сортов, которые под Одессой не колосятся, дала зрелые семена. Лысенко тут же раздул этот результат и представил его как доказательство того, что теперь все сорта можно будет высевать в необычных для них зонах. Категоричный вывод очень понравился Вавилову, и, поверив на слово, он много раз выступал по этому поводу, захваливая метод яровизации. Конечно, ни к каким реальным практическим выгодам данный способ не привел и успехам селекции не способствовал. Вавилов авансом выдал восторженную оценку, повторенную позже и некоторыми его учениками. Вместе с тем надежды Вавилова были искренними, о чем говорят строки из его записных книжек за 1934 год. Они пестрят заметками о яровизации, он делает запись, что сам «хочет подучиться яровизации». Понять радость Вавилова можно. Будучи лично оторванным от экспериментов, погруженный в массу организационных дел и веривший словам других так же, как он верил самому себе, Николай Иванович застрял в паутине лысенковских измышлений и обещаний. Он не заметил, как несовершенна сама гипотеза, как далек от завершения процесс ее экспериментальной проверки. По-видимому, сыграло роль и то обстоятельство, что к Лысенко благоприятно отнесся Максимов – ведущий сотрудник ВИРа, близкий к Вавилову человек.
Окончание следует.
Сергей Смирнов
Контрамоты пишут учебники
Мною лет назад молодые братья Стругацкие придумали идеального директора для самого прогрессивного в мире Института Чародейства и Волшебства. Одному человеку нипочем не справиться с двойной должностью: научного лидера и координатора-админисгратора. А раз так – пусть их будет ДВОЕ в одном лице! Не просто братья-близнецы, но двойники абсолютные, дополняющие друг друга так же, как позитрон дополняет электрон в мире элементарных частиц. В итоге появился Янус Полуэктович Невсгруев, единый в двух лицах.
А-Янус правит Институтом, двигаясь по оси времени вперед вместе с коллективом своих сотрудников и подчиненных. Судьба У-Януса иная: он (по Стругацким) контрамот, а это тот, кто движется навстречу общему ходу времени, – и потому хорошо знает будущее своих коллег, лишь отчасти догадываясь об их прошлом. Но У-Янус знает иное, неведомое А-Янусу: чему можно и нужно сегодня научить аспирантов или младших научных сотрудников, чтобы завтра они стали удалыми ведущими, послезавтра сделались завлабами, а потом сменили бы обоих Янусов.
Не воображали ли братья Стругацкие себя в роли братьев Невструевых, а своих читателей – в роли аспирантов или младших сотрудников Всероссийского Чародейского Института 60-х годов? Пусть об этом судят и спорят литературоведы – или собратья по перу в великом цехе фантастов. Но любой опытный учитель знает великую истину: ОН САМ воплощает в себе обоих Янусов на каждом удачном уроке! При этом A-учитель подгоняет отставших учеников к еще невидимой им светлой цели. Его коллега, друг и брат У-учитель заманивает туда же самых увлеченных и талантливых, ершистых и вопросистых школяров. Понятно, кто из двух близнецов получает большее удовольствие от учебного процесса, а кто больше устает по ходу дела. Наконец, А-Янус засыпает, пресыщенный трудом и утомленный конфликтами. Оставшись в одиночестве, неутомимый У-Янус начинает учить и воспитывать воображаемых школьников, то есть он пишет У-чебники…
Это все была фантастическая Присказка. А теперь начинается настоящая Сказка: о двух учителях Новейшей Истории, которые живут и здравствуют, проповедуя свою науку в знаменитых гимназиях Москвы и Петербурга. Только что два наших героя – Леонид Кацва и Александр Скобов[* Л. А. Кацва. История России. Советский период: 1917 – 1941 годы. М.: МИРОС Антиква. 2002. А. В Скобов. История России (1917 – 1940). СПб.: Иван Федоров, 2001.] – опубликовали два интересных учебника по одному периоду недавней (или уже давней?) российской истории: с 1917 по 1940 год. Очень хочется сравнить эти книги, чтобы постичь корни различий среди наших историков- просветителей.
Какой фактор важнее всех прочих? Культурный диалог двух российских столиц-соперниц? Или разные стили работы двух научных школ, где выросли Л.А. Кацва и А.В. Скобов? Или личный педагогический стиль данного московита и данного питерянина? Или выстраданные тем и другим модели оптимального учебного процесса? Или та модель самой Истории Человечества, которую ее носитель не умеет сформулировать в ясном тексте, хотя неосознанно руководствуется этой схемой в своих исследованиях и в школьных проповедях? Всяко может быть…