Но она была человеком строгой науки, при этом одного с Шиловским воспитания, одного восприятия жизни, да и — чего там! — происхождения тоже. Умница Святослав Федоров не зря сказал как-то, что любовь есть подсознательный поиск человеком адекватной пары. И хотя Шиловский был старше Марьяны на двадцать один год, за плечами имел нерадостный опыт первого брака, хотя жила она в Ленинграде, а он в Москве, начался их полуторалетний роман и решение не расставаться.
Как определились в отношениях тесть и зять (между ними было всего шесть лет разницы)? Да выпили по- мужски и определились. Толстой в то время сам переживал тяжелый разрыв с Натальей Крандиевской, сам только-только снова женился между прочим — на недавней дочкиной подружке... И вообще в дела детей Толстой вмешивался в самых крайних случаях.
Потом Толстой с Шиловским вообще крепко подружились, виделись практически еженедельно — благо Толстой переехал в Москву и жил на Спиридоновке. До Большого Ржевского, где жили Шиловские, — метров двести.
Е. Шиловский с женой М. Толстой в Сочи, 1938 год
— Да, отец был прототипом Рощина! — Марину Евгеньевну тут не сбить.
В принципе, родственники писателей всегда убеждены, что прототипы героев великих романов (особенно если речь идет о семейных хрониках) — кто-то из окружения автора. Татьяна Сухотина считала, что с нее писалась Наташа Ростова, в Ясной Поляне все знали, что Николенька Ростов — дед Льва Николаевича. Говорят, что Скарлетт О’Хара — бабушка Маргарет Митчелл.
Все так и не так. В том же «Хождении по мукам», например, есть эпизод с анархистом Бронницким. Его рассказал Алексею Толстому Валентин Трифонов, отец известного писателя (Ю. Трифонов пишет про это в «Отблеске костра»). Но мы-то наблюдаем сцену не глазами железного большевика Трифонова, а глазами того же Рощина, психологически совсем другого человека! Или знаменитая сцена встречи Рошина и Телегина на вокзале: Телегин в белогвардейской форме в белом тылу оказывается на одной скамейке с Рощиным, тот в растерянности — как быть? выдать? смолчать? — но ни слова, только в сердцах: «Прекратите трясти ногой!» (Телегин, задумавшись, покачивает сапогом). Это чуть-чуть расцвеченная история встречи Евгения Шиловского и его брата Михаила, воевавшего, как говорилось выше, у белых. Сейчас не уточнить — то ли Евгений оказался в тылу противника, то ли Михаил вел разведку у красных, только они пересеклись на какой-то заброшенной станции. Длилось все мгновение — встретились глазами, каждый моментально догадался, в чем дело, и оба отвели взгляды. С тех пор так в жизни и не увиделись.
Каждый день Алексей Толстой наблюдал типаж, который ему был нужен, — кадровый русский офицер, в дни великой смуты примкнувший к большевикам. А уж в какие обстоятельства его поместить, как привязать к прихотливому сюжету — это дело его, Толстого, таланта.
Рощинская судьба угадывается и за рамками романа: он уже твердо у красных, будет служить в РККА и дальше. Правда, в жизни впереди был 1937 год.
Сегодня он весь увешан мемориальными досками. «Дом военных», историко-архитектурный памятник. Это был заповедник. Даже в Доме на набережной публика селилась поразношерстнее. А тут 22 квартиры — и сплошь военная аристократия: комбриги, комкоры, командармы... Квартира № 1, где жили Шиловские, сначала предназначалась Уборевичам, но Шиловский тогда был еще женат на Елене Сергеевне, которой квартира очень глянулась, и Елена Сергеевна обволокла очаровательными улыбками, ущебетала, уломала милейшего Иеронима Петровича (а это она умела блистательно!) — и скомандовал командарм Уборевич тащить свои шкафы на третий этаж.
В 37-м их начали брать одного за другим — комбригов, комкоров, командармов... Шиловские спали не раздеваясь. У дверей стоял чемоданчик. Пыхтели моторы «воронков» в ночном дворе, за одно лето в доме полностью сменился состав жильцов. А Шиловского все не брали — и мучительное ожидание рокового стука в дверь медленным ядом отравляло каждую минуту жизни.
Но однажды зимой стук раздался. «Ну вот и все!» — комбриг поцеловал молодую жену и пошел к дверям. Швейцар Глеб Иванович приплясывал на пороге: «ЕвгеньСаныч, сил нет, мороз на дворе лютый, можно ли чаю горяченького?» Шиловский посмотрел на него в упор: «Маша, налей чаю!» Глеб Иванович убежал со стаканом. Через пятнадцать минут в дверь загрохотали снова. «А вот сейчас точно все, — сказал комбриг. — Они хотели убедиться, что я дома». И не спрашивая кто, рывком распахнул дверь. «Стаканчик ваш возвращаю!» — радостно сообщил швейцар.