В наших сказках привычно мелькает царь Горох. Мы читаем их детям, не задумываясь, жил ли когда-либо этот правитель. Во времена Плутарха и Овидия жители Римской империи так же мимоходом могли помянуть другого царя — Мидаса. Имя его вошло в поговорки, стало нарицательным. Его история и сейчас оживляет страницы учебников. Даже нашим школьникам памятен царь выпросивший у богов умение превращать в золото все, чего ни коснется. Своего дара он устрашился сам.
Когда под тяжестью золота стали исчезать еда и питье, Мидас отказался от волшебства. А было ли оно? Был ли сам Мидас?
...Но, увы, не на благо!
Царь, себе на беду; говорит:
"Так сделай, чтоб каждый
Тронутый мною предмет
становился золотом чистым!"
Обилий. Метаморфозы. XI. 101—103
(пер. С.Шервинского)
Его история продолжила перечень превращений. Среди персонажей, возникающих на страницах "Метаморфоз" римского поэта Овидия, встречаются Язон и Медея, Орфей и Эврилика, лапифы и кентавры, Нарцисс и Эхо. Там же — среди героев фантастических и легендарных — обрел свое место и бывший царь Фригии Мидас, позорно ославленный мифами. Он дважды возникает перед читателями — сперва "имеет златые горы" и теряет их, а затем и вовсе остается... с ушами. Но обо всем по порядку.
В XI книге "Метаморфоз" рассказаны две истории о Мидасе. Вначале он торжествовал. Спутник бога Диониса Силен не к добру стакнулся с Мидасом. Тот напоил доверчивого гостя, подмешав ему в воду вино, и задержал у себя. Пришлось служке богов, "дрожащему от лет и похмелья", вспоминать величайшую мудрость, узнанную от олимпийцев: "Лучше было бы человеку вовсе не появляться на свет. Родившись же, лучше скорее покинуть его". Вот истина жизни сей! Узнав ее, Мидас стал великим мудрецом. В благодарность он устроил своему пленнику пир и отпустил подобру-поздорову. Еще Мидас обдумывал сказанное, как пришло время стать ему богачом.
Ведь Дионис, признательный царю за то, что не причинил он вреда его другу, согласился выполнить любую просьбу Мидаса — "право избрать по желанию дар". И тогда тот решил собрать у себя все золото мира. "Пусть все, чего я коснусь, тут же станет золотом" — так захотел он, и богатство раскинулось перед ним сетями. Любой предмет по его мановению претворялся в золото, теряя свое естество. Ветки и камни, комья земли и сухие колосья, струи воды и двери дома — все обретало цену. Под руками Мидаса скопились бессчетные богатства. Сам же он чах на глазах. Всякое кушанье, к которому прикасался, теперь отливало металлом. Все яства звенели у него на зубах, как монеты. "Только он с чистой водой смешает виновника дара (вино. — А.Г.)% как через глотку питье расплавленным золотом льется". Его ждала голодная смерть. И воззвал несчастливец к силам небесным.
Известно присловье: "Бог дал. Бог взял". Вновь в судьбу царя вмешался Дионис. Он снял чары. По его научению Мидас отправился к реке Пактол и искупался в ней. Тут же "окрасила ток золотая сила и в реку ушла из его человеческой плоти" (*). С тех пор река стала золотоносной, а недавний богач был избавлен от умения творить много злата из ничего.
В другой истории, рассказанной Овидием, царь Мидас был призван судить состязание двух музыкантов, двух богов: Аполлона и Пана. Аполлон, покровитель искусств, играл на кифаре, и звуки текли, как мед. к сладкой радости слушавших. Козловидный Пан, меряясь с ним мощью игры, насвистывал невпопад на флейте. Горный бог Тмол, ставший им судьей, скривился от блеяния флейты и похвалил Аполлона. Но не мог умолчать Мидас, вкусов своих не скрывавший. Он присудил победу Пану, ибо тот прельстил его "варварской песней своей". И тогда Аполлон воздал царю по таланту, наградив неистребимым клеймом — длинными ушами осла: "Вытянул их в длину, наполнил белеющей шерстью, твердо стоять не велел и дал им способность движенья".
С тех пор царь Мидас похаживал среди народа, натянувши на дурью башку огромный фригийский колпак, под которым уши были не видны. Вот только к цирюльнику этот стяжатель денег и славы явился поневоле без колпака, разоблачив свою тайну. Царской властью он запретил цирюльнику болтать об увиденном. У того же слова на кончике языка зудели. Пошел цирюльник из дома, лег на землю, вырыл ямку, пошептал туда, пошутил "все про уши да про уши", а ямочку туг же зарыл, чтоб ни слова окрест не вырвалось.
Да не подумал он, что не клялась земля и уговор держать потому не станет. Пророс на том месте тростник; стали его листья играть на ветру да всему свету нашептывать: "У царя Мидаса длинные уши". Ветер веет, где смеет, — "молвит зарытую речь, обличая Мидасовы уши". Так полетели правдивые слова, разнося позорную тайну.