Потом она ругала нас за молодость и неопытность, а Сергей Сергеевича — за непочтение. Он неосторожно вначале сказал, что эти ткани плохие, мы их, мол, удалим, и она посчитала, что это для нее обидно.
Наконец, перевязку закончили, стенающую даму отправили на каталке в палату и пошли на крылечко подышать воздухом.
Солнце к тому времени спряталось не только за сараи, но даже и за бурьян, которым порос пустырь за больницей. Мы были горды исполненным за день врачебным долгом и стали мечтать о том, что сейчас самый раз сбегать выкупаться на речку. Но Сергей Сергеевич был опытен и сказал, что воскресенье и, следовательно, под вечер обязательно привезут травму. И потому мы по очереди можем принять душ из бочки, укрепленной на сарайном чердаке, — в ней вода за день нагрелась почти до температуры того киселя, которым ошпарили скандалистку Курощупову.
И туг же привезли травму. Ее даже не привезли, а привели. На своих ногах. Двое дюжих мужиков в мятых вьетнамских брюках и полосатых теннисках вели под руки пожилого сухощавого дядю с окровавленной головой. Он бойко семенил ногами, обутыми в кожаные спортивные тапочки, и что-то укоризненно говорил провожатым. А они, завидя врачей, чуть не бегом подтащили его к крыльцу, посадили на ступеньки и, сказав, что вот, дескать, ушибся мужчина где-то, быстро исчезли.
Оказалось, что они выпивали все вместе, потом подрались и сгоряча немного ударили пожилого по голове, кажется пивной кружкой. Ободрали кожу ему на виске и темени.
— Правда им не понравилась, глаза колет, — благодушно объяснял пострадавший.
Вообще он быстро с нами подружился, попросил звать его просто дядей Васей и не жалеть головы.
— Мажьте ее, глупую, йодом! Гущее, шибче! И эх, как щиплет. Поддавай еще! Теперь промокай!
Мы обработали ему ссадины, сделали противостолбнячный укол ("Коли глубже! Так!" — крякал почему-то довольный дядя Вася) и отпустили домой, посоветовав больше правду не защищать. Хотя бы сегодня.
— Всегда за нее стоял и буду стоять! — крикнул он уже с крыльца и ушел, размахивая руками и оживленно беседуя сам с собой.
Но минут через десять, не успели мы на него даже карточку заполнить, как он вернулся. Шел он так же бодро, но руки вытянул вперед и ладони держал кверху, как будто собирался нам хлеб-соль подносить.
— Вот оказия какая! — радостно закричал дядя Вася издалека. — Хотел домой напрямки попасть и на забор наткнулся. А на заборе — колючая проволока. Руки-то и поцарапал. Ишь как кровит! Значит, я еще молодой, кровяной!
Руки он поранил сильно — глубокие царапины шли и по ладони, и по мякоти пальцев.
— С такими руками ты две недели не работник, — покачал головой Сергей Сергеевич.
— А мне и не надо ими ничего делать. Я в директора запишусь — буду в селектор крычать и на совещания ездить, — веселился неугомонный пациент.
Опять мы ему ранки обрабатывали, мазали чем-то и даже два шовчика наложили.
— Штопай их крепче, чтоб не развязались, — говорил дядя Вася, но уже немного морщился. Хмель начал проходить.
Потом забинтовали ему кисти — отдельно ладони и отдельно пальцы. Как толстые белые перчатки получились. Дядя повеселел, начал руками размахивать и кричать, что он в милицию поступит, — такими заметными руками хорошо движение регулировать.
Сергей Сергеич переглянулся с опытным фельдшером Евдокимовым и предложил дяде Васе переночевать в больнице. Тот — ни в какую! Домой надо. Жена Фрося ждет. Она всегда его ждет, а после получки — особенно. Он к ней стремился всей душой и тем более израненным телом. В общем, он ушел, а Евдокимов головой покачал. Как бы чего не вышло, говорит.
Уже стемнело, воздух стал чуть прохладнее, и мы пошли в ординаторскую пить чай с маленькими сухариками, которые насушил в духовке хозяйственный фельдшер. Сухарики были разные — и ржаные, и пшеничные, и смешанные. Они были чуть присолены и потому особенно вкусны.
Пили чай и слушали по радио спектакль из жизни сталеваров. Мы начало не застали и потому ничего не понимали. Там кто-то ссорился. Кажется.
Потом раздался резкий звонок в наружную дверь, мы стали слушать, кого привезли. И вдруг услышали знакомый голос и увидели все того же дядю Васю. Он был не такой радостный, как в первый раз, но еще ничего себе — вполне деятельный.
Руки он теперь держал сзади и что-то ими прикрывал. Одна брючина у него была совершенно разорвана, и из нее выглядывала худая окровавленная коленка. Сзади он, оказывается, тоже изрядную дыру прикрывал. И на брюках, и на теле. В общем, опять изранен, но совершенно непонятно, почему нога ободрана впереди, а остальное сзади.