— Нет, — не колеблясь, уверенно.
И снова выиграл. Масть ему так и прет. Все же мудро мы решили без "азарта" резаться. Не то худо бы мне пришлось.
Сдаю.
— Значит, так и тухнуть нам в стальной конуре? Среди железяк, копошащихся, словно вши, в этом каменном трупе? Так и жрать переработанный мусор?
Глядя в карты, пожимает плечами:
— На воле люди и похуже живут.
Прищуриваюсь:
— Ни за что не поверю, что ты никогда не хотел сбежать.
Вскидывает взгляд. Глядит долго, с интересом.
— Однажды я мог. Не здесь, на пересылке.
Пауза.
— Ну и?
Отложил карты. С ногами на койку залез. Рассказывать приготовился:
— Когда уже готово все было... в общем, сон мне приснился... особенный. Будто сбежал я. И жизнь прожил в бегах. И неплохо прожил. Но вот подошла она к концу. И представляешь, Локи, вижу я свою жизнь всю-всю зараз, словно на одном листе. Вижу грех, за который сижу. И вижу, что для меня лучше было бы здесь за него отсидеть. А вот сбежал я — и сколько бы потом добра ни сделал, этой зияющей дыры греха не закрыть. Только отсидкой ее закрыть можно было.
— Мутотень какая-то.
— Ну, это я, значит, неправильно объясняю, — поворачивается к иллюминатору. — Но тогда очень живо мне это в душу запало.
— И ты остался?! тут уж и я бросаю карты. — Променять свободу на бредовый сон? Брешешь!
Снова он ко мне, глаза в глаза.
— А что свобода? Со Христом, — говорит, — я и в тюрьме свободен, а без Него и на воле тюрьма.
— Ну-ну! — усмехаюсь я, а про себя завидую. Все-таки что-то настоящее здесь чувствуется...
Страсть как завидую! И не сплю следующей ночью, и гляжу, проницая темноту, на черный силуэт этого чудика. А он тоже не спит. Повернулся ко мне спиной, бормочет что-то себе под нос. И крестится, крестится...
Эх, сюда бы хоть одного комарика! Хоть какая живность... Пусть бы гудел себе всю ночь... Пусть бы кусал... Эх!
— Локи! Локи! Локи!
Кис, Содом и Гришка водят хоровод вокруг меня. Они срывают с себя ошметки плоти, раскрывая извивающиеся стальные скелеты. Глаза-диоды пылают красным светом. Они зовут, выкрикивая мое имя. Если отзовусь — превращусь в андроида. Мои руки сжимают рот. Только бы ничего не сказать. Только бы... Челюсти против воли раскрываются.
Просыпаюсь в поту...
Сегодня у нас событие — к Гришке пришел священник. Оказывается, можно вызвать себе попа, иногда они облетают астероидные тюрьмы.
Интересный такой. Борода у него. Рыжая. Крест на груди. Одежда черная до пола, вроде халата. Долго они с Гришей шепчутся, я не подслушиваю, смотрю на звезды в иллюминаторе. Гриша тоже звезды любит. Говорит, мол, это — икона величия Божия.
Священник встает, Гришка кланяется и складывает ладони лодочкой. Сам так и светится. Конечно, ведь это настоящее. Эх, вот бы и мне... Постой-ка... А почему нет? Я вскакиваю:
Отец!
-Да?
И тут в голове стреляет: "Вот же "кукушка" — поп! Точно! Кому еще арестанты все выложат?" Застываю на полушаге.
— Я... ну... можно вас потом... как- нибудь вызвать?
Бородач пожимает плечами:
— Направьте запрос на имя начальника. Во время следующего облета вас посетят — я, или кто-то другой.
— Спасибо.
— Не за что.
Дверь отходит в сторону, выпуская священника в коридор. На душе коричневой накипью оседает досада. Откуда она взялась?
— Ну что ты лыбишься? Чего тебе твой поп наговорил?
— Он знает.
— Что знает?
— Что я не убивал.
У меня челюсть так и отпала. А этот сидит "по-турецки" и сияет как солнышко.
— Оговорили меня, Локи. Вот и сел я. А к нему на исповедь настоящий убийца приходил.
— И что теперь?
— Ничего. Так и буду сидеть.
— То есть как? А поп разве не донес?
— Да ты что? Тайна исповеди! Ему нельзя. Но меня и то греет, что хоть кто-то знает, что я не убивал. И матери он моей написал анонимно. Здорово-то как! Слава Те, Господи!
— Эй, а как же сон тот? Это что, просто так? Ни с того, ни с сего?
— Да нет, Локи. Есть мне за что сидеть. Другие грехи.
— Какие еще?
— Ну... — запнулся. Глаза опустил, улыбка слезла. — Как-то залетела от меня... подруга одна. А я ей — твои проблемы, пошла вон. Испугался, в общем. Думал: что жизнь осложнять? Может, это и не мой ребенок. А она вот... с моста и — все. Нашли через несколько дней... — опять в стену смотрит, — Мне во сне том... она-то и показывала лист... с моей жизнью.
Тишина. Звездные россыпи за иллюминатором. Гришка на прогулке. Неспокойно. Что-то зреет внутри, как нарыв. Вот-вот прорвется той тайной, что не дает мне покоя уже два года.