— Да нет, что ты... — смутился Мотин. — Скажешь тоже... Эго я мотоблок хочу собрать, огород пахать.
— Огород? — выпучил глаза Гоша. — Слушай, ты тут совсем с ума сойдешь! Я послезавтра в Москве буду, я там всех на уши поставлю. Они на коленях приползут, будут обратно тебя в институт зазывать. Это я тебе говорю! У тебя связь какая есть? Никакой? На, бери мой сотовый и жди звонка. Смелей надо быть, Мотин, смелее! Ну, пока. Будь!..
Когда Гоша уехал, Мотину еще какое-то время казалось, что из всех углов эхом идет гошинский ор. Мотин развернул брезент, разложил на нем все штуки, а сам сел по-турецки. Ему очень хотелось разобраться, для чего служит металлическая звездочка со схемами в центре. Взяв ее, Мотин по привычке накинул на нос очки и... Мир вдруг расплылся блеклыми цветными пятнами, расплылся так стремительно и сильно, что закружилась голова. Мотин сдернул очки. Ничего не понимая, он поднес звездочку поближе к глазам. Сейчас, на таком расстоянии, тонкие стежки схем должны были исчезнуть, но он по-прежнему видел каждый из них... Мотин удивленно вздохнул и неожиданно почувствовал то, чего не замечал в круговороте общения с Гошей: тело словно скрепили стальными обручами. Оно стало каким-то компактным. Мотин, не веря ощущениям, вскочил на ноги, задрал рубаху. Животик исчез, на его месте заметными кубиками проступали очертания пресса. И ничего, ровным счетом ничего не болело. Если бы Мотин пошел к докторам, те бы наверняка подтвердили, что у сорокапятилетнего пациента организм двадцатилетнего юноши. Но к докторам Мотин идти так и не решился.
Но и это еще не все. На следующий день, ближе к вечеру, в дверь мотинского домика постучали. На пороге стояла молодая испуганная женщина.
— Простите, что я к вам... Куда добежала... У других дачи закрыты, а у вас — дымок... — невнятно начала она.
— Что-то случилось? Да вы проходите, не стойте!
— Да дура я, — прямо сказала женщина, делая шаг, отозвавшийся каким-то хлюпающим звуком. — Ой! Пошла через пруд, там тропинка была — и провалилась.
— Быстро разувайтесь! — всполошился Мотин. — К печке садитесь, сейчас я еще подкину. Сапоги сюда, сами — сюда... Где у меня носки шерстяные были?.. А тропинкой той наши уже не ходят, с неделю не ходят: зима теплой была, лед тонкий. Вы не местная, наверное?
Носки он не нашел, только кота всполошил. Отдал девушке валенки, проложенные пластинами, с легким подогревом.
Чайник, к счастью, был горячий, и малиновое варенье тоже отыскалось. Мотин закончил кружиться по комнатке, уселся и увидел, что женщина необыкновенно красива: почти так же, как те, из будущего, только сияние не было видимым. Но оно все равно было — Мотин почувствовал его душой. Теплое, золотистое, как мартовское солнышко в полдень. Мотину сразу стало неловко.
— Может, телевизор включить? — снова вскочил он: телевизор стоял под кроватью.
— Нет-нет, не нужно!.. У вас так уютно...
Мотин задернул покрывало на кровати, с сомнением оглядел комнатку. Ему она уютной не казалась: жилье как жилье.
— Правда-правда. Я всегда мечтала вот так посидеть: чтобы дрова в печке трещали, кот грелся...
Мотин снова сел.
— А вас как зовут? — запоздало поинтересовался он и, кажется, покраснел.
— Люба, — ответила гостья еще подрагивающим от озноба голосом.
— Любовь, — осторожно повторил Мотин и вдруг, словно что-то поняв, переглянулся с котом. Но кот лежал, прижавшись к теплому боку печки и щурил глаза, делая вид, что ему глубоко наплевать на малопонятные сложности человеческих взаимоотношений.
— Ой, — сказал Мотин удивленно, — что-то пищит! Слышите?
— Это же ваш сотовый звонит, — сказала Люба.
— Какой еще сотовый... — нахмурился, вспоминая, Мотин. И вспомнил.
А телефон, небрежно брошенный на кровать и заваленный драным мотинским полушубком, все наигрывал и наигрывал, придушенно, но упрямо выводя писклявыми нотками: "Тореадор, смелее в бой!.."
Календарь "3-С": март
50 лет назад, 3 марта 1956 года, умер нидерландский физик биллем Гендрик Кеезом, работавший в мировом "центре холода" — Лейденской криогенной лаборатории — и прославившийся тем, что в 1926 году, используя температуры космического холода и высокие давления, первым смог перевести в твердое состояние гелий, первоначально открытый на Солнце газ, упорней всех других газов "сопротивлявшийся" ожижению и тем более отверждению.