Рене Сюлли Прюдом
В те же дни с резкой критикой обрушился в печати на членов Нобелевского комитета классик шведской литературы Юхан Август Стриндберг, заявив, что большинство из них «недобросовестные ремесленники и дилетанты в литературе, которые почему-то призваны вершить суд.»
Одним словом, критика была всеобщей и массовой, но. не принесла ровным счетом никакого результата. Шли годы, один за другим появлялись новые лауреаты-литераторы: Теодор Моммзен, Бьернстерне Бьернсон, Хосе Эчегарай... Толстого среди них не было. Ну не виден был он из окон шведской Академии в Стокгольме, которая вершила судьбу премии по литературе! Наконец, в 1906 году в дело вмешивается Петербургская академия наук, официально выдвигая патриарха нашей словесности на заслуженную награду. Инициативу проявили почетные академики — юристы К.К. Арсеньев, главный редактор энциклопедии Брокгауза и Ефрона, и А.Ф. Кони, бывший к тому же членом Государственного совета, а также академик — историк Н.П. Кондаков. Итак, в середине января 1906 года этот документ отправляется в Стокгольм.
А далее происходит самое удивительное и непостижимое. В сентябре того же года в Ясную Поляну приезжает Павел Иванович Бирюков, писатель, впоследствии автор объемной биографии Толстого. Он доверительно сообщает хозяину усадьбы, что по информации, полученной им от А.Ф. Кони, Толстому может быть присуждена Нобелевская премия. Что же делает Лев Николаевич? Буквально на следующий же день после отъезда Бирюкова, 25 сентября 1906 года, он пишет письмо финскому писателю Арвиду Ярнефельту, переводчику его произведений на финский язык. Вот что содержало в себе это уникальное эпистолярное творение Толстого. «Большая к вам просьба, милый Арвид, — обращается Лев Николаевич, — прежде всего в том, чтобы никто не знал того, что я пишу вам. Бирюков сказал мне, что по словам Кони может случиться, что премию Нобеля присудят мне. Если бы это случилось, мне было бы очень неприятно отказываться, и поэтому очень прошу вас, если у вас есть — как я думаю — какие-либо связи в Швеции, постараться сделать так, чтобы мне не присуждали этой премии... Конечно, я бы сам мог, узнав адрес, написать председателю с просьбою держать это в секрете, но мне неудобно наперед отказываться от того, что, может быть, они и не думают назначить мне. ». Известно, что А. Ярнефельт исполнил просьбу Толстого, послав в Швецию дословный перевод его письма. Премию за 1906 год по литературе получил Джозуэ Кардуччи, итальянский поэт, имя которого сегодня известно, пожалуй, только специалистам литературы этой страны.
Но сыграло ли роль в «ненаграждении» Льва Николаевича его письмо? Строго говоря, сведения о номинантах, не ставших лауреатами, сугубо конфиденциальны и не подлежат разглашению. Но простая логика подсказывает, что крайне маловероятна значимость этого документа при принятии решения комитетом, — просто исходя из сроков. Дело в том, что лауреаты ежегодно объявляются в первой половине октября. Письмо было направлено в Финляндию 25 сентября. Потом переведено и переслано в Швецию. Даже если, при темпах работы почты того времени, оно попало в Стокгольм до середины октября, едва ли было бы в один момент изменено уже готовое решение. Так что опасение Толстого — «...что, может быть, они и не думают назначить мне» — вполне оправданно. Но это ни коим образом не изменяет непостижимой уникальности ситуации: один из самых значимых писателей в мировой истории просил, даже по сути одалживался, с тем. чтобы не получить сотен тысяч долларов (что тогда было просто астрономической суммой) и самой престижной награды на Земле!
Объяснил ли Толстой суть своего действия? В тот момент — нет, ведь все держалось в секрете. Но еще за годы до этого, в период самых многочисленных возмущений и обращений по поводу восстановления справедливости и премирования великого писателя, Толстой ответил, что он очень доволен тем, что премия ему не присуждена. «Во-первых, — писал он, — это избавило меня от большого затруднения — распорядиться этими деньгами, которые, как и всякие деньги, по моему убеждению, могут приносить только зло; а во-вторых, это доставило мне честь и большое удовольствие получить выражение сочувствия со стороны стольких лиц, хотя и не знакомых мне, но все же мною глубоко уважаемых». Вероятно, с точки зрения сегодняшнего прагматизма, реалий времени, да и просто психологии большинства людей, мысли и действия Толстого — сплошной парадокс. «Деньги зло», но их можно было раздать крестьянам, неимущим и т. д. Да мало ли может быть объяснений с наших субъективных позиций. Но логика гения им явно не соответствовала. Возможно, именно потому, что он был гений? Или был гений — и потому столь парадоксально мыслил.