Отвели полонянку в просторную юрту, где были одни женщины. Далеко не все желтолицые и раскосые, и гляди Анастасия вокруг зорким взглядом, поняла бы, что они такие же обездоленные, как сама княгиня.
Никто из женщин не сказал ей ни слова. О чем можно говорить с овцой, которую готовят к закланию? Анастасию они лишь раздели догола и мыли в несколько рук, не давая ей самой к телу притронуться. Будто просили у неё прощения за то, что помогают её мучителям. Смывают с неё дорожную пыль, чтобы покрыть позором.
На Анастасию надели прозрачные шальвары, тонкую невесомую сорочку, которая облепила её чуть влажные груди, не столько прикрывая их, сколько бесстыдно обнажая. Сверху надели тяжелую, расшитую золотом безрукавку, закутали в шелковое покрывало и отвели в другой шатер.
У входа в него стояли два вооруженных воина, поддерживая копьями малиновый полог и не давая Анастасии коснуться ногой священного порога.
Бедная женщина все ещё не хотела осознавать своего положения. Она бесстрастно позволяла проделывать с собой умывания и переодевания, не задумываясь, для чего это нужно?
Пока не осталась она в шатре с глазу на глаз с тем самым узкоглазым человеком. "Тури-хан, – прошелестел для неё кто-то из женщин. – Тури-хан!"
Пока не отбросил он с неё покрывало и не сорвал золотую безрукавку. Пальцы у него были сильные, цепкие. Только когда он по-хозяйски положил руку на её грудь, Анастасия очнулась. Попыталась оттолкнуть его, закричала страшно и услышала, как он неожиданно сказал по-русски:
– Кричи, кричи, я люблю, когда женщины кричат!
Уруска Тури-хану не понравилась. Лежала под ним будто мёртвая. Один раз застонала, когда он её со злости за грудь ущипнул. А потом губу закусила, и ни звука он от неё больше не услышал, хотя готов был поклясться, что в какой-то момент отозвалась она на его движения. Но только изнутри. И подумал, что сама себя за это и возненавидела. Природе не поддалась, не покорилась.
Сначала хан думал – он не раз так делал, когда женщины ему очень уж не угождали – своим нукерам её отдать, но посмотрел уруске в глаза и, стыдно сказать, – испугался! Наверное, явись перед ним сам шайтан, страх был бы куда меньше. Странный был у неё взгляд.
Будто горячей волной его обдало, тело непослушным сделалось. Кстати посол из Орды пожаловал. Избавил его от наваждения.
Тури-хан понял, что эту ясырку он при себе не оставит. Не слышал он прежде такое, чтобы мужчина взгляда женщины испугался. Пока определил её на самую тяжелую и грязную работу, а там…
Нукеров его решение удивило. Уж больно хороша была пленница. Может, порченая она? На всякий случай готовить для нукеров пищу ей не дозволяли. Она стирала, воду носила, ежели рабы-мужчины были заняты, собирала по степи сухую траву для лошадей…
Хан уж совсем забыл о ней, да его вторая жена Сандугач, что значит «соловей» как бы между прочим обмолвилась, что новая рабыня носит под сердцем ребенка. Тут светлейший на неё вовсе рукой махнул: просчитались его джигиты – вместо невинной девушки беременную женщину привезли.
Правда, сказали потом, что она – жена урусского князя. Только ему всё равно: хоть княгиня, хоть девка из харачу, лишь бы угождать умела.
Ничего, начнётся великий поход на Запад, красавиц-рабынь станут к нему сотнями привозить. И уж пятую жену Тури-хан найдет такую… Сам себе завидовать станет!
Глава четвертая
Сотника Аваджи его нукеры уважали, хотя и считали человеком странным. Ни в воинской доблести, ни в житейской мудрости равных ему не было, но юз-баши слишком часто… мылся!
Многие нукеры вообще сторонились воды, считая, что она вымывает здоровье из тела. Оставляет его открытым для самых страшных болезней. А сотник, возвращаясь даже из самых дальних и трудных походов, никогда, как другие, не заваливался спать в сапогах и верхней одежде, а всегда раздевался и обливал тело водой.
Джигиты шепотом рассказывали друг другу, что, когда юз-баши был простым нукером, он сам стирал себе одежду и чистил сапоги.
Сотник же считал, что ему просто достался чересчур острый нюх. Он слышал запахи, как охотничий пёс, и поначалу думал, что таким нюхом обладают все люди. Они тоже будут слышать исходящий от него дурной запах немытого тела, какой всегда донимает его в обществе других нукеров. Аваджи при одном виде воды всегда испытывал непреодолимое желание тут же вылить её на себя. У него даже тело начинало чесаться, если в течение дня он не мог хоть немного омыть себя.
Аваджи не знал, что именно его опрятный вид с самого начала привлёк к себе внимание хана, который тоже оказался любителем чистоты. Потом Тури-хан отметил, что, кроме стремления к чистоте, его нукер беззаветно храбр, ему предан и скромен. Потихоньку он стал приближать нукера к себе и ни разу не пожалел об этом.