Ей известны все мои тайны, которыми жива моя душа, еще не совсем лишенная мало-мальски поэтического воображения, — Ирбис[287], красный конь, ладьевидная радость. Почему я разрешаю над этим смеяться? Ну, конечно, она оскорблена ужасно. И я подлец, очевидно. Да не очевидно, а подлец. Но что мне делать, если я влюбился.
Остановил меня вчера гаишник:
— Ваше удостоверение, Валерий Сергеевич… Ах, Валерка, ты, Валерка…
— А что я сделал?
— Сейчас я тебе, Валерка, объясню, что ты сделал. Ты, Валерка, не с той полосы выехал. И когда ты, Валерка, перестанешь нарушать, а? С той полосы вправо поворачивать надо. А? Как же так, Валерка, когда же ты правила выучишь!! Что там у вас в театре интересненького идет? «Солдат и Маргаритка» идет? «Мастер и Маргаритка» и «Иван Грозный»… А, «Борис Годунов»! Я двадцать лет вас останавливаю всех, и Любимова останавливал, и вашего хрипатого наркомана, не люблю я его… не любил. Значит, ничего интересного у вас нет, а чего к вам тогда народ прет? От нечего делать?! Ах, Валерка, ты, Валерка… Ну спой мне, Валерка, «Мороз, мороз…» и езжай, да больше не нарушай, береги себя.
3 декабря. Суббота. Самолет
…Марк Захаров открывал театральный фестиваль, говорил со сцены этого прославленного и многострадального театра. В словах могу быть неточен, но смысл следующий. Говорил, какая новая энергетика заложена в «Годунове». Любимова назвал не только великим режиссером, но и выдающимся общественным деятелем. Это было новое в характеристике Любимова. Марк умный и хитрый. Характеристика художника как общественного деятеля имеет две стороны. Любимов, особенно последнее время, именует себя только художником и от политического театра открещивается. А Марк как бы напоминает: «Да нет, дорогой товарищ, популярность ваша лежит как раз в области возбудителя общественного спокойствия, именно как политического интригана». С другой стороны, Любимову должен весьма импонировать статус человека-борца, «сахаровость» бунтаря против партийного, коммунистического удушья. Все переплелось, как в ленте Мёбиуса.
А самолет летит. На пресс-конференции запустил я в массы мысль: почему от Губенко ждут какого-то театрального манифеста, от его первого спектакля? Все выдающиеся режиссеры начинали с неудачи. Ну и что, Тарковский — «Гамлет», Панфилов — «Гамлет»? Не нужно ставить «Гамлета». Все ждут: вот поставит спектакль Губенко — вот тут-то мы его и потерзаем. Он художественный руководитель, он вообще может не ставить спектакли. Ульянов ведь не ставит, он сам поставил такое условие, хотя мне говорили, что это труппа так поставила вопрос о худруке. Короче, я дал Губенко разрещёние на провал и вообще отпускную от постановки. Это Николай четко оценил, заметил, во всяком случае…
12 декабря. Понедельник. Стокгольм
Встреча с Ю.П.Любимовым прошла спокойно, деловито. Шеф мало останавливал и был совершенно другой, чем в Мадриде и особенно в Москве. Предвещает ли это хороший спектакль?
13 декабря. Утро вторника
Николай что-то задумал. Такое впечатление, что он закусывает удила, с труппой у него начинается внутренний конфликт в присутствии Любимова. Каким будет Любимов сегодня?! Вчера он был добреньким Дедом Морозом.
14 декабря. Среда.
Ах ты батюшки, мой день!
Писать, писать, все писать. А дело-то вот в чем. Английская опера Ковент-Гарден дала Любимову полную отставку. Его версия — как всегда: «Они надоели мне, я устал от них». Неделю назад он получил телекс о том, что его увольняют. 11 декабря вышли газеты на всех языках цивилизованного мира. Для западного деятеля это означало бы полное банкротство, крах профессиональный, безработица. К тому же позорная. Все это сообщила мне переводчица, которая работает с ним уже три года. Вы опять на первой полосе скандала, Ю.П. Контракт у него был на три постановки. Одну он сделал довольно успешно, а за вторую выплатили они ему гонорар, но от услуг его отказались. Он уволен, и формулировки для западного мира скандальные. Надеялся он на поддержку директора, но тот его не поддержал. Мы думали, что шведы, пока он здесь, не будут печатать эту информацию, но это не в правилах западной прессы.