— Звучит как угроза от такого провидца, как ты, — сверкнул глазами Трандуил, перебивая. Улавливалось его намерение при любой удобной возможности схватиться за меч. Без оружия он к гостю не приближался.
— …и все же не ожесточится. Дойдет до самой последней битвы с войсками Саурона, переживет ее, но не ожесточится, — завершил фразу Сумеречный.
Эльф кротко склонил голову, улыбнувшись. Он радовался, что сын Трандуила во всем отличался от опального жестокого наследника Балора.
Владыка Лихолесья с надеждой почти улыбнулся, хотя сдержанный король редко выражал эмоции. В его сердце вдруг расцвело тихое спокойствие, точно из него выдернули терновую колючку: он слишком боялся потерять еще и сына, потому избегал войн, порой не приходя на помощь, когда его звали. Но что-то изменилось, точно растаял лед. Этому предсказанию король поверил.
— Что ж, не буду злоупотреблять вашей добротой, — засобирался в путь Сумеречный, надвигая капюшон на лицо. — Хотя жаль, что я не получил никакого совета от того, кого считал мудрее себя.
Он без разговоров переступил порог комнаты, рассчитывая пройтись по лесу, чтобы обдумать, остались ли еще хоть какие-то варианты, «белые пятна». Казалось, что еще последний шанс не упущен, он мерцал, как огонек на болоте: то ли вел к сохранению баланса и жизней близнецов, то ли в трясину напрасной борьбы за то, что уже давно упущено.
Однако остановил спокойный голос Трандуила:
— Если Нуада и Нуала настолько связаны, как ты говоришь, тогда не было бы разумнее предупредить того, кто более склонен тебя выслушать?
Эльф резко остановился, его разум прорезала яркая молния, он обернулся:
— Нуала… Но что она сделает?
Трандуил развел руками:
— Ты же предлагаешь вести с ними переговоры. Ты же Знающий, — но король вновь отвернулся, приказывая: — Теперь уходи. На воротах мы обнаружили следы когтей… Уходи, нам не нужна твоя тьма.
— Тьма в вашем мире, — отвечал Эльф. — Не только во мне. И грядут времена, когда придется либо выйти против нее, либо погибнуть без борьбы.
Но он растворился в воздухе, спеша обратно в мир той Земли, где эльфы прятались в гнилостных подземельях. Обнаружился тот самый «последний шанс»: если не брат, то сестра, что обладала последним осколком Короны, могла бы еще что-то изменить.
Средиземье растаяло в туманной дымке перемещения между порталами. «Мне нельзя появляться в этом мире, пока не уничтожено кольцо, а то, чего доброго, поддамся его воле, и стану слугой Саурона. Безумие», — пришел к разумному выводу, почему не имеет права вмешиваться Эльф. Светлые короли гнали его, зато демоны мчались со своими искушениями из всех черных дыр. Не стоило подкидывать им возможного союзника. Он с неприязнью вспоминал собственный образ, виденный накануне. Сверхчеловек… Как же! Все, что «сверх», то во вред. Знания должны спасать страждущих, а не давать власть. Спасти бы хоть кого-то…
========== 3. Нуала ==========
С совершенно белыми безбровыми лицами, светлыми волосами и желтыми глазами, они напоминали полярных сов или сипух. Только лицо Нуады перечеркивал ритуальный шрам, и губы у него были черные. Нуала же казалась беззащитным цветком белой лилии с розовыми лепестками сомкнутых маленьких губ; луноликая хрупкая красавица. Пусть ее необычный образ не восприняли бы простые люди, слишком подверженные влияниям моды и предрассудков, для Сумеречного она оставалась все эти годы прекраснейшим созданием. Но даже ее не щадило время, проведенное в катакомбах, среди металлов людей. Неподверженная тлену старости, она, тем не менее, уже не выглядела юной девочкой. Должно быть, это тяжесть прожитых столетий оставила свой отпечаток на слишком знакомом лице, на которое Эльф в давние времена засматривался украдкой, всячески скрывая свой интерес и одновременно трепет. Он побывал на службе у двоих королей эльфов, но в царстве Трандуила его не пленила ни одна утонченная красавица, пусть они больше напоминали обычных людей, за исключением заостренных ушей.
«Она читает в душах» — вот, что их роднило с Нуалой когда-то. Она была добра с ним, именно она помогла разобраться в том, как и зачем применять всезнание. Она утешала, словно еще одного родного брата: «Не бойся, у меня этот дар с рождения. Даже если я не хочу, я всех вижу насквозь, все их тайны. Поначалу мне было ужасно неловко от этого». Она смущенно улыбалась, рассказывая об этом, и он краснел вместе с ней, пылкий юнец.
Они видели друг друга насквозь, не обнаруживали никакой лжи, но оба не ведали, что ждет их в будущем. Не догадывались, как далеко зайдет противостояние леса и города, как глухи окажутся обе стороны к мольбам и уговорам, не предполагали, как холодно и торопливо придется расставаться. Сколько же веков тому минуло!
Пусть она считала его кем-то вроде брата, но он полюбил ее той первой настоящей любовью, которую однажды переживает большинство молодых людей. И нередко она на всю жизнь оставляет раны на сердце. Сожаления об упущенном, непонимание, что произошло, что изменилось, почему все уже никогда не станет по-прежнему. Время беспощадно даже к тем, кто не подвержен старению. Для них оно еще злее, потому что сознание предательства навечно вытравливается клеймом, переосмысляется, сотни раз рассматривается с разных сторон, причиняя все новые оттенки страданий.
Да, он ее предал… Он ушел. И боялся смотреть ей в глаза, содрогался перед встречей больше, чем когда отправлялся на поиски Нуады. Когда он взывал к мятежному принцу, то хотя бы поддерживало сознание неправоты создания, объятого гордыней. Ныне же он считал себя всецело виноватым. Чуть ранее он пытался остановить Нуаду уговорами только ради нее, ради сестры, которая ничем не заслужила страданий и прозябания в подземельях.
Их с отцом «дворец» ныне представляли нижние ярусы катакомб под туннелями метрополитена, куда не доносился солнечный свет. Гигантский тронный зал был раньше вроде бы ливневой канализацией, построенной на случай наводнений. Со стен не отходили слизь и плесень, носился удушающий затхлый воздух. Но они боялись выходить в безумную суматоху черного города. Они тихо гибли, принимая свою судьбу. Их не ждали ни в одном из миров.
Лишь изредка принцесса выходила глубокой ночью в полнолуние на край их убежища, чтобы полюбоваться на то, что осталось неизменным за все это время — тихое ночное светило, которое не слепило и не обжигало слишком белую кожу, лишь дарило предметам нечеткие серебристые очертания, хоть немного скрывая уродство железобетонных монолитов.
В ту ночь девушка посмела выйти на грань убежища раньше полнолуния, серп месяца только несмело клонился в сторону диска. Но сердце точно предчувствовало встречу с кем-то, тоскливо ныло, предвещая ненастья. Пусть взору и представал замерший заснувший город, но в этой тишине таились предвестники бури. В шепоте дымного ветра, в запахе рыбы и тины, что доносился с реки, но особенно — в мерцании звезд. Раньше они усыпали весь небосвод, как огромный узорчатый ковер, ныне же люди научились гасить звезды своими электрическими огнями.
Нуала стояла на краю водостока на служебном мостике, не прикасаясь к поросшим лишайниками и ржавой трухой перилам. Все сковывала печать разложения, исчезновения, а ведь раньше эльфы одним прикосновением будили травы и цветы, пением зачаровывали родники. Они поддерживали гармонию природы, не как господа, а как дети, что заботятся о стареющих родителях. Единая мать всех живых существ, изначальная древняя сила, но люди, что когда-то вышли из ее лона, предали ее, забыли голоса леса, потеряли с ним связь и даже объявили своим врагом. Тяжко и больно делалось от того, как слепы оказались близкие братья, которые жили меньше, но все же когда-то находили общий язык с эльфами.
Но что-то треснуло в их сердцах, наверное, их обуяла жадность, жажда наживы, власти, богатства. Природу оценивали как служанку, рабыню, а не как могущественного союзника, беспощадно сметали леса, перенаправляли русла рек, осушали болота, не задумываясь, что вскоре загорятся торфяники. Часто они страдали от творений своих рук, пожинали горькие плоды, задыхаясь в чаде городов, бежали и бежали, нагоняя свою жадность. И каждый ощущал порой, как в сердце разверзается дыра: вопрос о том, какой во всем этом смысл. Они утратили гармонию и тоже страдали. Некоторые понимали, что делают что-то не так, пытались изменить, взывали к своим братьям. Но мало что менялось, человечество губило свой дом, свою единственную планету. Они ненасытно бурили недра, точно выкачивали ее кровь.