Их деяния отзывались для эльфов, словно удары, уколы острых пик, взмахи смертоносных сабель. Король Балор старился вместе с ростом городов, что замечала безутешная дочь, которая все эти века безропотно сопровождала его. Одно ли человечество провинилось в их тяжкой доле? Нуала достаточно мало ведала о мире людей, почти никогда не говорила с ними, но все же не признавала низшими созданиями и не считала, что каждый виновен. Нельзя судить всех единой мерой, ведь каждому воздается по его делам. Этого не понимал Нуада, приближение которого ощущалось, словно надвигающаяся гроза. Принцесса боялась брата, потому что знала: он сильнее самых верных уцелевших воинов их бедного отца, который уже многие годы практически не покидал своего скорбного трона.
Нуала не спрашивала, почему они скрываются именно в городе, ведь еще остались островки дикой природы. Может, Балор безмолвно ждал их конца, ухода в небытие? Послушная дочь не возражала, пусть ее сердце и плакало кровавыми слезами. По всем: по эльфам, потерявших дом, по заблудшим людям. И по брату, который скитался во тьме своей ненависти, уже не сознавая, за кого и против кого идет войной.
Сумеречный Эльф отчетливо улавливал колебания ее противоречивых чувств, ее страдания без борьбы, томление в темнице без замков. Ведь когда нигде не ждут, то некуда бежать. И неудавшийся Страж мучился вместе с ней, видя, как они с отцом бедствуют, угасают. Участь всех королевских династий, что лишились своего королевства. Но людские опальные династии хотя бы не томились добровольно многие годы в катакомбах. Балор боялся рассказать об их существовании людям, напомнить о себе. А Нуала, может, и хотела бы найти помощь у этих странных сознаний, да знать бы, кому довериться. Много среди них обреталось лжецов, пусть дар принцессы и распознавал любой обман. В лучшие времена она являлась верным советником короля, когда дело касалось переговоров или принесения клятв, от нее не укрывались тайные намерения и недобрые помыслы. Из-за этого несколько раз на нее организовывались покушения, которые предотвращал Нуада, лучший воин короля.
И именно от того, что принцесса «читала в душах», она не держала зла на человечество, ведь при заключении древнего перемирия люди не собирались истреблять природу и перепахивать планету язвами своими амбиций. Стерлась память о давних обещаниях, и за злодеяния детей не отвечали их отцы. Но, может, еще оставался кто-то, способный помочь? Или они оказались одни, обреченные вечность тихо мучиться под толщей города? Одни, онемевшие, умершие при жизни, умершие от бессмертия. Лучше уж короткий срок, чем долгие годы созерцать, как сквозь пальцы просыпается время, их время, превращаясь в зыбучий песок. По щеке принцессы скользнула слеза при воспоминании о том, как они жили в далекие времена, когда еще мир не обветшал.
Нуала глядела на полумесяц, спрашивая себя, почему не побоялась отлучиться, остаться в одиночестве, хотя приближение мятежного принца, брата, усиливало день ото дня тревогу. Он охотился за осколками короны, один из которых всегда носила в украшении на широком поясе принцесса. Другой обретался у короля, третий отдали людям, лишь принц в наказание за свое восстание остался ни с чем. И наставало время, когда его гнев достиг предела. Нуала скорбно прижимала ладонь к сердцу, которое отмеряло удары, пока билось пропитанное гневом сердце ее несчастного брата. Она все еще не могла его ненавидеть, но и ничем оправдать не удавалось. До них дошли слухи о том, как целое здание зацвело и рассыпалось от распустившегося цветочного элементаля; погибли люди, медленно увядал и сам гигант.
«Разве это достойно принца? Это жестоко!» — с осуждением рассудила Нуала, опуская глаза, понимая, что Нуада не услышит, даже если их связывала с рождения незримая нить.
Но ведь содержалась какая-то цель в том, что их жизни навечно сплелись и связались, как корни одного дерева. Мироздание ничто не делает просто так. Принцесса смутно понимала, какое это преимущество, страшное… гибельное. В случае победы Нуады у сестры всегда оставался последний шанс прерывать жизни обоих. При этой мысли из глаз вновь покатились слезы. Но ее, как и отца, связывал долг хранителя перемирия, даже если люди забыли о своей части соглашения.
Золотая Армия принесла бы не победу, только разрушения. Тысячи механических солдат, что сметают все живое на своем пути, вытаптывают траву, ломают деревья. Как и любое оружие, способное сокрушать целые цивилизации, Армия приносила больше бед, чем помощи. Миролюбивая девушка содрогалась, представляя, что неуничтожаемые солдаты вновь пробудятся. Лучше бы корону растопили в том же огне, где ковали золотых гигантов. Но отец не велел, приходилось уже много лет хранить эту ношу.
Нуала дотронулась до крупной круглой пряжки тяжелого пояса, что стягивал на тонкой талии легкие складки молочно-белого длинного платья. Подол его последнее время всегда покрывали хлопья грязи, а ведь раньше эльфы так легко ступали по земле, что практически не касались ее. Годы среди губительного железа вдали от оживляющих лесов медленно уничтожали их.
Сумеречный, наблюдая незаметной тенью, отметил, что принцесса недавно отрезала свои чудесные серебристые волосы: теперь они едва ли достигали плеч. А ведь когда-то они струились из сложной прически ослепительными водопадами почти до земли. И в дни шумных праздников, когда девушка кружилась в неуловимо легком танце, они летели, словно два лебединых крыла.
Как же давно прошли те времена беззаботного веселья и спокойной радости, когда люди даже почитали их, просили умилостивить природу для лучшего урожая, устраивали праздники в их честь. Когда же началась бесконечная война? Даже Страж не рискнул бы ответить, что надломилось, какой демон посеял раздор. Он чувствовал себя навечно виноватым. Одинокая хрупкая фигурка Нуалы, с исступленной тоской глядящей в безответное темное небо, представала вечным укором. В ту ночь она предчувствовала, что прибудет некто, потому и вышла на поверхность до полнолуния. Она ждала этой встречи, и Сумеречный цеплялся за последнюю надежду, верил, что еще не все потеряно и владыка Трандуил помог своим советом.
Нуала отвернулась от месяца, собираясь уходить, но вдоль облезлых перил вдруг заскользил кудрявыми побегами вьюнок, распустившийся разноцветными «граммофончиками». Девушка встрепенулась, испугавшись незваных гостей. Но Сумеречный Эльф поспешил показаться, соткавшись из воздуха, как проявившаяся фотография.
— Это вы, — подчеркнуто официально отозвалась принцесса, потупив глаза. Лицо ее словно окаменело, лишь взгляд выразил невозможную боль. Она не удивилась встрече, словно не прошло всех этих лет, только нервно сцепила руки, сокрытые просторными рукавами.
— Принцесса… Я… — судорожно сглотнув, начал Сумеречный. Ему казалось, что земля уходит из-под ног, что мысленное противостояние с Сауроном в борьбе за свою душу было легче, чем эта пытка разговором с той, перед которой провинился навек. Он не давал клятв или обещаний, но ведь по-настоящему близкие люди, названные сестры и братья, без договоров и соглашений помогают друг другу в трудную минуту. Зачем же он пришел теперь? Сумел бы объяснить, куда ушли шумные праздники и хороводы; почему пышный дворец на опушке средь чащи сменился смрадом катакомб и тролльих туннелей? Но Нуала и не требовала никаких разъяснений, лишь впивалась до крови ногтями в кожу своих узких кистей.