От этого, когда Нуада открылся для удара справа, Сумеречный не использовал эту возможность. Хотя она представилась не больше, чем на миг. Эльф отвел от себя меч хитрым отбивом, обманув ложной атакой справа. Мечи скрестились, пролетели влево, роняя отблески зеленого освещения. Но Нуада разгадал прием, и не открылся для дальнейшего полета клинка.
Эльф же, озлобленный на упрямство и неверие очевидному, рубил восходящим ударом вверх направо. Но в тот момент Нуада ударил по предплечью руки с мечом, погасив сильный прием. Сумеречный, сбитый на мгновение с толку, попытался резануть по ногам, но принц уже очутился за спиной, нанося удар по затылку.
Брызнула кровь, замарав белое лицо противника. Будь Эльф смертным, он бы проиграл в тот миг, поплатившись жизнью. Он припал на одно колено, опершись на меч, помрачневшее лицо скрыла тень от разорванного капюшона, пропитавшегося кровью глубокой раны, прошившей голову. Приходилось признать свое поражение на этот раз, хотя если бы он поставил целью уничтожить принца, то сумел бы намного раньше.
«Значит, это тот вариант, где я проигрываю», — быстро пронеслись собственные мысли, хотя уязвленная гордость воина неприятно кольнула где-то возле сердца. Но ведь он прибыл не ради воинской славы или техники фехтовальщика.
— Люди… Они такие же, как и мы, — сипло заговорил Сумеречный.
— Ты слишком долго жил среди них, — приблизился Нуада, указывая в сторону противника коротким мечом, сжимаемым обратным хватом.
— Будто ты нет! Ты такой же скиталец, прячешься в тени, в городских катакомбах. Принц в изгнании, такой же, как и я, бродяга, — скривился Эльф, все еще не двигаясь с места. Нуада же отошел от него, обводя неопределенным жестом сырое помещение, отзываясь:
— Пора закончить с моим добровольным изгнанием, настало время.
Сумеречный безмолвствовал, лишь росло в нем неопределенное желание припечатать самонадеянного принца к стене, приставив к горлу клинок, да заставить принять все условия. Или, что проще, самому пойти и уничтожить фрагменты Короны. Но такого варианта не находилось ни в одной из развилок, хотя для незнающего так проще. А еще проще уничтожить проклятого противника, разорвать его сердце, стереть в порошок. Но все-таки…
Нуада резко выпрямился, точно отчасти слыша мысли Сумеречного. Он стер кровь с лица, отчего сквозь рисунок ритуального шрама отчетливо проступила печать глубокой скорби.
— Мне горько сознавать, что мой отец «правит» жалкими остатками нашего народа, цепляясь за древнее перемирие, — но принц вздрогнул, отгоняя от себя, как москитов, малейшие воспоминания о прошлом. — Он слепец, если не видит, что мы умираем без войны! — принц решительно сжал меч, взмахнув им, точно разрубил одного из своих ненавистных врагов, пробормотав скороговоркой с тяжелым вздохом, точно самому себе: — Это был хитрый план людей, проклятых алчных созданий!
— Природа мудра и жестока, она сама решит, как покарать людей, если они не остановятся, — отвечал Сумеречный, нащупав то больное место, на которое следовало давить, чтобы установить хоть подобие контакта. — Ты же уничтожишь и себя, и ее.
— Природу уже не спасти, я отомщу за нее, — стряхивая с себя замешательство, отвечал принц.
«Власти тебе хочется, просто власти!» — с неприязнью подумал Сумеречный, не до конца веря себе. Впрочем, Нуада тоже терялся в некоторой двойственности своего мнения. Неоспоримым оставалась лишь жгучая неприязнь к людям. Она рассыпалась по душе сотней острых осколков, пробивалась кровавыми всходами, как семена из драконьих зубов. На минуту воцарилось тяжелое бесполезное молчание.
— Погляди, что принесли они этому миру? — Нуада махнул в сторону туннеля метро. — Разрушения и боль! Ты ведь тоже слышишь, как стонет природа, как они сами задыхаются в своем смраде.
— Но это не повод уничтожать их! — почти взмолился Сумеречный Эльф, вставая с колен, приближаясь к собеседнику, с надеждой заглядывая в глаза. Но натыкался только на неприступную крепость неприязни и даже сарказма, особенно, когда принц провоцирующее мотнул головой, с отвращением отвечая:
— Отчего же? Они неразумны, они хуже животных, потому что ни единый зверь не будет губить собственную среду обитания.
— Ты уничтожишь и своих братьев.
— Они меня предали. Те, кто пошли за Балором, — непреклонно срезал все возможные ниточки Нуада, отсекая возможность переговоров, точно разрывая сложный паутинный узор. Эльф с каждым мигом все лучше чувствовал, что его прибытие не имеет смысла.
— Хозяин! Я принес! — хрюкнув, глубоким басом порычал тролль, прерывая беседу. — Прямиком с «черного рынка».
В лапах тварюга сжимала прямоугольный серо-зеленый ящик средних размеров, прокрытый затейливой резьбой и ковкой, которая вплеталась в сложный круговой механизм замков. Изнутри доносилось приглушенное копошение и пронзительный писк неких мелких существ. Сумеречный доподлинно знал содержание ящика, и ужаснулся, вздрогнув: «Зубные феи… Нет! Нет-нет-нет… Только не эта развилка. Это значит, я уже практически ничего не могу изменить».
В этой развилке событий «белых пятен» дозволенного вмешательства оказывалось все меньше. Зубные феи — страшные мелкие создания, поодиночке почти безобидные, зато стаей они набрасывались на жертву, добираясь до костей, больше всего ценили зубы, оттого и получили свое название. Людские сказки значительно исказили суть безмозглых прототипов. От жертв обычно ничего не оставалось, только переработанная кашица, тем изощреннее оказывался метод Нуады.
— Хорошо! — ответил он троллю, ухмыльнувшись, бросив торжествующий взгляд на Сумеречного, который вжал голову в плечи, как ворон в непогоду, он улавливал в сознании принца полные неприязни аналогии:
«Одна из частей короны, что управляет Золотой Армией, была великодушно передана людям. И что сделали они? Выставляют реликвию на аукцион треклятых толстосумов. Они мерят себя количеством денег, поэтому они ничем не лучше зубных фей, этих мелких тварей, чей смысл жизни только обгладывать кости да производить себе подобных. Так же и люди, только обгладывают себе подобных, выпивают друг из друга их великий нектар — деньги, перерабатывают и снова, и снова… Они не имеют права владеть великим сокровищем. Они вообще недостойны править этим миром».
От омерзения рука Эльфа непроизвольно потянулась к мечу, он желал сокрушить злобное создание прямо на месте. Но такого варианта просто не существовало. Сумеречный созерцал недалекое будущее, в котором зубные феи пожирали, стирая без следа, всех участников крупного престижного аукциона. Все ради фрагмента короны, все ради отмщения людям. Вот только гнев затаившего злобу слишком часто обрушивается на тех, кто не заслужил. Нуада обвинял весь человеческий род, не разделяя, кто вырубает леса, кто стремится их защитить. Он считал свой путь единственно верным, отчего Эльф все плотнее сжимал рукоять меча дрожащей от возмущения кистью. Убить бы прямо на месте, не задумываясь о последствиях, но существовала и иная причина, иной запрет.
Мелькнуло белое лицо, печальные глаза чудесной нимфы, и Эльф, мотнув головой, опускал оружие, вновь негодуя на несправедливость сплетений судеб и совпадений: «Убить его сейчас? Я не имею права. И по его вине погибнут люди, помимо уже принесенных в жертву амбициям безумного принца! Но убить… Даже если бы для меня оставалась свобода выбора… Я не посмею. Убить его означает убить Нуалу. Как бы я хотел разорвать эту мистическую связь близнецов! Раны на теле брата — раны на теле сестры. Гибель Нуады — смерть Нуалы. За что? Зачем?»