*
Слепой сидел и слушал, как потрескивают в стенах камыши. Странно, что люди их не слышат. Такие легкие потрескивания обычно возникают к вечеру, когда приходят дети.
Скоро они придут и принесут ему лепешки с козьим сыром, прохладную макрель и соль, совсем немного драгоценной соли, она облагораживает вкус макрели.
За это он расскажет им, как осаждали Трою, но остановится на самом интересном месте; слепой был гордым стариком и не надеялся на сострадание.
В дверях уже шептались гости.
Зной уходит, а дети приходят.
Слепой стоял в хитоне и в сандалиях. Красный проем дверей и монотонные гекзаметры заворожили бедное воображение.
Завтра будет макрель, будет соль и поводырь Гомер не на пустой желудок узнает в школе буквы алфавита. Он помнит все стихи из «Илиады», запишет их и поведет слепого по векам.
Гомер уже сходил к соседям за огнем, принес горшок углей и запекает рыбу на решетке.
Море шумит в дверях и освежает дом. Скоро наступит ночь, но слепому ночью не темно. Он слышит все цвета и может показать всю радугу на арфе.
Красный — полет шмеля, густой, басистый звук. Высокий звук шестой струны, звонкие крики чаек, — это синий. И самый тонкий — фиолетовый, приятный писк мышей. Весной, когда кончается мука, они перебираются к соседям.
В литературе я люблю неправду! Слепому снилось фиолетовое лето и на пороге он сказал Гомеру:
— К нам вернулись мыши!
Просыпаясь, увидел глаза без лица и с удивлением подумал: живые существа такие разные, собака, рыба, мотылек… Только глаза у всех похожие.
Единство множества, зародыши воды из Океана, они возникли раньше наших очертаний и образов существования. Что-то мне приоткрылось из начала жизни, но мысль не дотянулась до безлюдья.
Зажмурившись от блеска на воде, лежал и улыбался, как-то легко смирился с недоступностью.
В окне светило солнце.
Придется закоптить блесну в костре. Ну и дальше — обычные мысли.
Река стала такой прозрачной, что выходя из лодки мы зачерпываем сапогами воду. Некляев только появился и уже набрал по целому ведру в сапог.
— О, — говорит Олег, — останешься и приготовишь ужин.
Это — осень. Обманы прозрачной воды. В такое время семга на блесну не реагирует и наши спиннинги стоят в углу.
Из серебристого футляра я достал подаренное мне Никитой Михалковым изящное удилище для ловли нахлыстом, такое чуткое, что кончик вздрагивает, если на него садится муха.
Любуясь дорогим изделием из легкого графита, я присоединил к нему катушку, продернул сквозь вольфрамовые кольца шнур, привязал поводок с крючком и серым перышком под цвет поденки, вошел в стремительную воду перед перекатом, и конический шнур, извиваясь петлей, унес невесомую мушку далеко от меня…
*
(Из истории нахлыста)
Нахлыст — это снасть аристократов, придуманная пастухом.
Он пас коров и заодно пытался наловить форелей, но вода была прозрачной, осторожные форели видели рыболова, а далеко забросить легкую приманку ему не удавалось.
Вечером он гнал коров домой, и его осенило.
Неизвестный античный пастух сплел из конского волоса леску —
12–8–6–4–2, — скопировал кнут! И крючок с нанизанным кузнечиком улетел на середину реки.
Это было во времена Вергилия, в последнем веке до Новой эры, а во времена Апулея уже ловили на искусственную мушку.
Великий Древний Рим принес в Европу носовой платок, водопровод и много утонченных увлечений, среди них был нахлыст.
В 1468 году в Европе вышла книга, первая книга о вязании искусственных приманок, написанная Юлианой Бернерс, настоятельницей женского монастыря St Alban’s.
Под звон колоколов монахини выуживали на обед форелей и отражались в зеркале реки. Среди них были очень красивые, и это увлечение, несвойственное женщинам в монастырях (рискну предположить, о чем они и сами не догадывались), имело тайную причину — отсутствие зеркал…
Господь не так суров, как монастырь. В глубоких водах в пасмурные дни отчетливо видны даже ресницы. И грешницы XV века лукаво прихорашивались в заводях, печалясь о своей суровой юности.
Вторую половину XIX века уже пронизывает свист конических шнуров фабричного изготовления. На Альбионе нахлыст стал любимой страстью, обилие лососей вдохновляло издателей, механиков и стекловаров.
«Сэр Артур Конан Дойл имел честь поймать в реке Твид лосося весом в 28,3 фунта».
Изящная коническая снасть не прижилась в России. Дворяне увлекались полевой охотой, к тому же реки нашей средней полосы — тихие, не лососевые. У нас ловили упрощенным нахлыстом. Удилище из стройного орешника, простая леска и крючок с нанизанной на него поденкой или мухой — так называемая ловля «на свист». Рассекая воздух, гибкое удилище издавало вибрирующий звук. Поэзия этой ловли имеет свою печальную неповторимость, я был свидетелем ее заката. Мое речное детство совпало с последним десятилетием биологической эпохи поденок и майских жуков.
Никто о них уже не вспоминает.