Потому что это было бесполезно.
Мне не пришлось долго ждать, пока заснут мои товарки по странноприимному дому. Молва не солгала – даже теперь в обители за медный эртог можно было получить не только ночлег, но хлеб и похлебку. Конечно, в муку подмешивали кору, и вкус у похлебки был отвратительный, но я не стала привередничать и даже попросила бы добавки, да только ее не полагалось. (О, белые хрустящие скатерти в «Ландскнетте»! Коронное блюдо «Рая земного» – телятина с грибами, сыром и базиликом, на блюдах из фораннанской майолики! И южные легкие вина, которые Маддан выписывал только для меня… Решительно это становится навязчивой идеей. Еще немного, и я начну сожалеть, почему мы отпустили лошадей, вместо того чтобы забить их и съесть. А это ведь уже почти людоедство. )
Кое-кто из мужчин, пусть и были они старыми и беззубыми, роптали и брюзжали, будто похлебку здесь варят на кошачьем мясе, чтоб не сказать хуже. Но женщины схлебали это варево не жалуясь, даже если оно действительно было из кошатины. Вот кошек я еще не ела. А змей и ящериц – в детстве, когда впервые пряталась по лесам возле Кинкара и у подножия Фену-Скьольд, приходилось. Ладно, один черт, снова – с чего начинала, к тому и пришла. Да и разборчивые старички не видать чтоб отказывались от предложенного обеда, который заодно был и ужином.
А Тальви в лесу без обеда и без ужина сидит…
После горячего всех быстро разморило, и богомолки, растянувшись на соломе, засопели и захрапели, короткое время перед этим потолкавшись и побранившись, выбирая, где теплее. Однако на место у самого порога, где устроилась я, никто не претендовал – там сильно дуло. Поэтому мне удалось выбраться, никого не потревожив. Никто ночью за странноприимным домом не надзирал. Красть здесь было нечего, что же до всего остального – у паломников обоего пола был столь заморенный вид, что, похоже, нравственность их не вызывала опасений (может быть, и зря). И при выходе не пришлось врать – что, мол, по нужде, и прочее.
Пусть не топили в странноприимном доме, опасаясь пожаров, и гуляли там сквозняки из множества щелей, но женщины притерлись друг к дружке и надышали, так что за порогом от холода пробирал озноб, а после вони от свежего колючего воздуха можно было опьянеть. И еще одну неприятность приберегла для меня эта ночь – она была удивительно звездной, небо словно усеяли алмазной крошкой, и казалось, будто светло как днем. Только днем не бывает таких густых теней, я бы даже сказала – ярких теней, если такое возможно.
Хуже всего, что я не знала распорядка ночных служб. И, огибая северный портал, едва не налетела на процессию, пересекавшую двор. Я метнулась в сторону кирпичного здания напротив и укрылась в благодатной тени. Благодарение святому Эадварду, что устав обязывает чернецов ходить опустивши глаза да еще надвинув капюшон. Правда, сейчас они кутались в капюшоны не столь из благочестия, сколь от холода. Меня они не заметили, но я решила не искушать судьбу сверх меры и не выскакивать из укрытия тотчас же, а переждать несколько мгновений, пока монахи не скроются. Прижимаясь к стене, я смотрела на пустынный двор и на возвышавшуюся против меня статую из серого песчаника. А статуя на меня не смотрела. Это была фигура женщины, высокой и худой, с повязкой на глазах. Фемида? Но тогда почему языческая богиня стоит на портале церкви? И почему в руках у нее не меч и весы, а копье, вдобавок сломанное, и какая-то книга? Женщина стояла отвернув в сторону лицо, узкое и презрительное, словно не желала видеть то, что ее окружало. На миг мне показалось, будто она похожа на меня. Или это была игра теней? Потому что тени на плиты двора отбрасывали теперь не только монастырские постройки. Мощная туча поглощала звездную россыпь. Но она не была сплошной, и в разрывах проглядывали дрожащие огоньки. Задрожишь в такой холод…
Я побежала дальше, мимо бокового нефа и капелл, туда, где впритык к колоннаде клуатра высилось здание без дверей, с неправильно сгруппированными окнами под самой крышей. Так оно и было описано в документе. Единственный кирпичный пристрой к церкви, сложенной из темного камня. Наверное, его построили уже в те времена, когда обжигать кирпич стало дешевле, чем возить камень по Белой дороге… оттуда, где погибли или исчезли мои родители. Что входа нет – понятно, сюда ходят только через церковь. Что ж, отсутствие дверей для нас не преграда…
Мои ноги сами собой замедлили ход. Днем, в церкви, я не верила, что совершаю кощунство. Но сейчас мне предстояло именно оно. Нет чтобы сделать архив и книгохранилище отдельным зданием, как, слышала я, принято в Карнионе, – они пристроили его к церкви. А взлом церкви… В моей изобильной грехами жизни бывало всякое, но сакрилегии я никогда не совершала.
И не потому что за это отрубают руки. Мне и так многое причиталось – по совокупности. Но даже в Камби, где церковь сделалась прикрытием для заговорщиков и убийц, я туда не полезла. Положим, для этого были другие причины, прежде всего – забота о собственной безопасности. Но не только. И пусть я не собиралась проникать внутрь самой церкви, пусть мной руководили не побуждения корысти, все равно это будет ограбление церковного здания.
Что ж, сказала я себе, пусть ты не считаешь себя проклятой, для других ты проклята и отлучена. И самое пребывание мое в этих стенах уже есть смертный, непростительный грех. Даже если бы я мирно провалялась всю ночь на вонючей соломе странноприимного дома, это было бы точно такое же святотатство, как если б я вломилась в алтарь и украла золотой реликварий. Вместе с реликвиями.
И даже не это главное. Днем я подумала о том, что, если для спасения жизни моего ребенка, а следовательно, и моей, нужно будет пойти на убийство, – я совершу убийство. Значит, если нельзя обойтись без кощунства – придется совершить кощунство…
Я вынула из рукава кинжал и пристроила за пазуху – чтоб не выпал. Подоткнула юбку – чтоб не мешала. Сбросила с плеч котомку и достала «кошку».
Подъем в общем-то не был таким уж сложным. У меня была столь богатая практика, что я привыкла ходить по стенам как муха. И все же было в этом нечто бредовое. Наверное, потому что я впервые в жизни боялась сорваться. Или надорваться, все равно последствия могли быть одинаково гибельными. Ну что ж это делается, жаловалась я неизвестно кому, мне сейчас лежать надо, в тепле и покое, а не по стенкам отвесным лазать… И лезла дальше.
Когда-то, давным-давно, мне снилось, что я вот так же ползу по веревке вдоль стены и подъем этот бесконечен. Виноваты в этом были мой визит в Тайную палату и чтение «Хроники… «. «Но нет будущего, и прошлого нет», – сказал блаженный Августин. Если сегодня я не добуду то, зачем пришла в аббатство, будущего у меня точно не будет. И если б только у меня…
Но эта стена, к счастью, была не сновиденной, а кирпичной, а стало быть, ограниченной. До окна я добралась. И тут же стало еще труднее, потому что предстояло его открыть. Окно было узкое, высокое, похожее на бойницу, к тому же запертое мощной дубовой ставней, в которую вонзились кошачьи когти. Правда, тут имелся хоть небольшой, но карниз, и я закрепилась на нем. Можно было начинать работать. Ставня запиралась изнутри на простой засов. Не потребовалось даже доставать отмычку, обошлась кинжалом. За ставней меня ожидала новая радость. Там не было решетки. Точно такое же окно, как у меня в замке. Свинцовый переплет с множеством мелких круглых стекол. Святые отцы, верно, считали, что это свинцовое плетение способно с успехом заменить решетку. Напрасно они так думали. С подобными окнами даже удобнее работать, чем с новомодными, где стекла сплошняком. Там иногда звона бывает многовато. А это круглое стеклышко очень легко вырезать или просто выдавить, а потом просунуть руку, ежели, конечно, она у вас достаточно худая и длинная, и открыть задвижку. Разумеется, неудобство состоит в том, что такие старинные окна порой задвижек не имеют и вообще не открываются. Тогда и впрямь решетка решеткой. Правда, можно взять ее тесаком или топориком, но опять же шуму, шуму… Это окно, само собой, открывалось. Иначе как бы они могли запирать ставни?
Я сделала все, как обычно, отперла окно и боком протиснулась внутрь. Убрала за собой «кошку», прикрыла ставню, на случай, если еще какая-нибудь неприкаянная душа вздумает шататься по монастырским дворам в неурочный час или грянет очередная ночная служба. И только тогда, прочно встав на ноги, вдохнула сладковатый запах книжных корешков и оглянулась.