Примечание: вновь повторяющийся мотив трех разного рода печей (похожий заговор см. выше). Печь всегда была символом налаженного быта, устроенного дома.
Встану рано, не благословясь, пойду быстро, не перекрестясь, помчусь в чистое поле, аки вихрь. В чистом поле стоит ракитов куст, а в том кусту сидит толстущая баба, сатанина угодница, людская греховодница. Поклонюсь я той толстущей бабе, отступлюсь от отца, от матери, от роду, от племени. Поди ты, толстущая баба, разожги горячей огня у красной девицы (имя) сердце по мне, рабе добре молодце (имя).
Примечание: ракита – род верьбы, ивы, сакральный кустарник, уверяют, что «и ракитов куст за правду стоит», то есть в реальности были случаи, когда он послужил уликой для поимки убицы. Так что приведен этот образ здесь не для красного слоавца, сколько для того, чтобы подчеркнуть серьезность намерений претендента на место в девичтем сердце.
На море на окияне, на острове на Буяне, лежит тоска, бьется тоска, убивается тоска, с берега в воду, из воды в полымя, из полымя выбегает сатанина и громко кричал: «Павушка Раманея, беги поскорее, дуй рабе (имя) в губы, в уши, в глаза, в белое тело, в алую кровь, в сердце ретивое, в печень и в легкое, чтобы она, раба (имя), тосковала и горевала всякую минуту, и днем и ночью, ела бы – не заела, пила – не запила, спала бы – не заспала, а все бы тосковала обо мне, добре молодце (имя); чтобы я был ей люб лучше всякого другого молодца, ближе родного отца, слаще родной матери, лучше роду племени. Замыкаю свой заговор 77-ю крепкими замками, 77-ю гремучими цепями, бросаю ключи в окиян-море, под бел-горюч камень – Алатырь.
Кто мудренее меня взыщется, кто перетаскает песок со всего моря, – тот отгонит тоску.
Примечание: Павлин (Pavo cristatus) издавна на Руси считался символом горделивости и надменности, а также символом спесивой красавицы. А вот «романея» – это крепкая и сладкая настойка на фряжском (венецианском) вине – то есть имеется ввиду дама горделивая, с красотой дурманящей и пьянящей.
Встану я на заре утреней, пойду я на зеленый луг, брошу по ветру слова мудрые, пусть та девица, (имя), что люблю ее жарче пламени, обожгут ее сердце доброе, пусть уста ее, уста сахарны, лишь к моим устам прикасаются, от других же уст удаляются, глаза жгучие пусть глядят на меня, дружка (имя) добра молодца, день и ночь они, улыбаючись. О, пронзите же красной девице (имя) сердце доброе мои реченьки, как стрела огня молненосного, растопите ее мысли-думушки, чтобы все они были заняты только б мной одним, добрым молодцем (имя). Я же буду ей верен до смерти, верен до смерти, до могилушки. Так же пусть и она (имя) будет мне верна. Я слова свои скреплю золотом, скреплю золотом, залью оловом, скую молотом, как кузнец-ловкач в кузне огненной, в кузне огненной, в сердце трепетном. Так неси же ветер словеса мои в ту сторонушку, где живет она, друг-зазнобушка (имя), и вернитесь вы, словеса мои, в сердце девицы (имя), что мила, люба, крепче солнышка, ярка месяца.
Подымусь, помчусь к быстрой реченьке, что бежит шумит лугом бархатным.
Речка быстрая, воды светлые, отнесите вы словеса мои красной девице (имя), что живет одна в той сторонушке и красна мила, аки солнышко!
Пусть не ест она, пусть не спит она, а лишь думает обо мне (имя) всегда, добре молодце.
Гложет пусть ее сердце чуткое змея лютая, тоска смертная, обо мне (имя) дружке, добре молодце.
Пусть глаза ее бирюзовые обо мне слезами умываются.
Пусть другие ей, как полынь-трава, будут не любы, я же буду ей люб, как солнышко в утро майское.
Пусть любовь ее будет так крепка ко мне, молодцу, что разрыв-трава не размыкает.
Пусть же, пусть она, красна девица (имя), без меня, дружка, от тоски не спит, не пьет браженьки, не ест хлебушка, погулянушки и на ум нейдут, а подруженьки ей советуют полюбить меня, добра молодца (имя), и ласкать меня, как ласкает мать дитя малое.
Ой, ты, реченька, речка быстрая, воды светлые и студеные, отнесите же красной девице (имя) мой завет и ключ от любви по мне, добре молодце (имя), и отдайте ей в руки белые ключ заветный мой, судьбой скованный в сердце-кузнице.