Энунд помнил свой первый корабль, на который он нанялся в хирд тегна Ронгвальда Призрака. Это был не дракон, а змея — шнеккар[38], под названием «Птица Гнева» с пятнадцатью рядами весел. Покрытая позолотой голова устрашающего змея, венчающая штевень[39] судна, переходила в обводы корпуса, резные бортовые доски которого имели вид чешуи, и заканчивалась таким же позолоченным извивом хвоста.
Помнил он и свой первый набег на мыс Периной Дом в Самланде, который оказался не самым удачным. Братья, запевая во всю глотку гимн Волков Одина, напали на одинокое селение, располагавшееся между двух холмов. Врываясь в плетневые хижины, они убивали всех, кто пытался сопротивляться, резали скот и сгоняли на пустырь обезумевших от страха людей, которых предстояло затем продать в рабство в южных фьордах. Хирдманны так увлеклись грабежом, что позабыли выставить дозор.
Враг напал внезапно из-за перевала отрядом, втрое превосходящим числом воинов Ронгвальда. Как выяснилось, в Самланде прознали о прибытии «Птицы Гнева» и устроили западню, попытавшись отрезать Братьев от корабля, оставшегося в бухте. Бой был лютый, землю покрыли обезображенные тела и обрубки. Тегн лишился левого глаза, выбитого копьем, кто-то из хирдманнов потерял руку, кто-то нос или ступню ноги. Из той ужасной рубки Волки Одина вышли победителями, сломив упорство неприятеля. Это был настоящий пир мечей и топоров во славу владык Асгарда. Озверевшие воители никого не оставили в живых, так как за победу им пришлось заплатить слишком высокую цену.
Энунд помнил пропахшее кровью и смертью поле, на котором медленно остывали тела его товарищей, пораженные вражеским оружием. С ним произошло тогда непонятное преображение. Он смотрел на мертвых воинов и видел, как из груди каждого из них в перегретое солнцем сизое небо начинают подниматься струйки тонкого дыма, белесые облачка. Эти облачка воспаряли ввысь, вытягивались клубящимися нитями, потом становились еще белее и на высоте соединялись в одно большое облако, которое потом растаяло в поднебесье, растопленное золотом солнечных лучей. Энунд понял, что Отец Богов забрал души павших в свою небесную рать.
По возвращении из набега на остров Больм близ Смоланда, который сделался временным становищем хирда Ронгвальда, тегн пригласил знаменитого резчика и знатока рун Гисля Выдру, чтобы изготовить большой гранитный камень, на котором увековечил героев, погибших в битве у мыса Перяной Дом. Обтесав камень, Гисль выбил резцом туловище змея, свитого петлей, и нанес на него имена павших Братьев. Так был положен новый обычай Опоясанных Мечом — устанавливать памятные рунические камни после каждого похода. Его быстро подхватили предводители других морских хирдов.
С той поры у Энунда было еще много походов — успешных и не очень. Меч его служил разным вождям, век которых, как правило, был недолог. Домом сына Торна Белого стала палуба корабля, семьей — товарищи по ратному ремеслу. Братья прозвали его Раздвоенной Секирой за умение быстро убивать врагов в бою.
К своим двадцати двум летам Энунд не нажил никакого богатства, позволившего заиметь хотя бы маленький клочок земли и осесть на одном месте, занимаясь рыбным промыслом или ремеслом. Но к этому его и не тянуло. Любимой песней, ласкающей его душу, стал плеск морского прибоя и скрип судовых мачт. Оказавшись в дружине одного из самых удачливых свеонских ярлов Олава Медвежья Лапа, Энунд просто следовал нити своей судьбы. Ему не на что было жаловаться — он уже вдоволь повидал разные страны и поучаствовал в сражениях, о которых теперь слагали предания и стихи мирные люди фьордов. Об одном мечтал молодой воин — узреть своими глазами дивный Миклегард[40] — самый богатый город мира, о котором ему уже не раз приходилось слышать. Поговаривали, что дома там сложены из золота и драгоценных камней, а жители одеваются в изысканные шелка…
Энунд прервал цепочку своих воспоминаний и посмотрел на Рогдая и Сябра. Братья-меряне вот уже третий день подряд, затаив дыхание, слушали его рассказы, и глаза их светились словно янтарь. В повествованиях хирдманна из фьорда Каменная Куропатка их удивляло все — беспримерная отвага воинов севера, их дерзостный вызов судьбе, странствия среди бескрайних морей и неисчислимых земель, населенных необычными народами.
— Ты говоришь, что Волки Одина никогда не отступали в бою даже перед многократно превосходящим врагом, — Рогдай не отводил взгляда от обветренного лица Энунда. — Но как вы умудряетесь оставаться непобедимыми?
— Это зовется божественной неистовостью, — пояснил хирдманн, откинувшись на лавку в тесной мерянской избе. — Наш верховный бог — Повелитель Битв — вкладывает в наши тела свою силу, а в наши сердца — свой дух.
— И как это выглядит? — полюбопытствовал Сябр, чернявый беспокойный парень, двумя летами младше Рогдая. На шее он носил костяной оберег с трехглавым лосем.
— Как пламя, которое разгорается изнутри и неудержимо ищет выхода наружу, — ответил Энунд. — Когда сил, чтобы сдержать его больше не остается, мы испускаем боевой клич и кидаемся на врага. Но только врага перед собой мы не видим.
— Как это? — заморгал Рогдай.
— Не успеваем понять, кто стоит перед нами. Мы просто делаем то, что хотят наши руки, не замечая преград, а топор и меч сами находят дорогу, разделяя неприятельские тела на части. Как кусок дерева или ткань. Мы рассматриваем своих противников, а точнее — то, что от них остается, уже после боя, когда спокойствие возвращается к нам. Это и есть божественная неистовость или Медвежий Жар. Часто после битвы мы удивляемся, как много было врагов. Но мы никогда не помним, как и каким образом их убили.
— Я слышал, твои родичи одинаково ловко орудуют и мечом, и топором, — вставал Сябр.
— Меч оружие почетное, — заметил Энунд. — В наших фьордах далеко не каждый может позволить себе заполучить его. Люди у нас, как правило, небогатые, а услуги кузнеца стоят дорого. Еще и мало хорошей руды. Потому часто добычей, привезенной из походов, приходится расплачиваться с оружейниками. Ведь Медвежий Жар пожирает не только тела наших противников, его трудно выдержать даже железу. Вот мы и отдаем кузнецам свое золото или серебро, чтобы они ковали для нас надежные клинки, не рассыпающиеся после нескольких ударов. Порой жертвуем и своими траллами — так мы зовем невольников из других племен, — Энунд скользнул взглядом по затянутому слюдой маленькому оконцу. — Нашему ярлу Олаву очень повезло, что в дружине Братьев есть свой кузнец. Агнар перенял мастерство от Золоторукого Виги.
— Выходит, главное оружие ваших ратников — топор? — продолжал допытываться Рогдай.
— Пожалуй, — согласился Энунд. — Топор удобен в схватке. Им разрубишь любой щит и любой доспех, как бы крепки они не были. Еще он годится, чтобы прорубаться через лесные засеки, тесать бревна, чтобы построить ладью. Без топора нашему брату беда.
— И что же? — в глазах Рогдая появилось сомнение. — Неужто во всем белом свете не сыщешь ратников, что были бы так же отважны и неустрашимы, как вы? Неужто нет никого, кто умел бы делаться одержимым битвой, не чуя боли и страха?
Энунд слегка насупился.
— Есть только одно место, где воины могут потягаться с нами силой, — нехотя признал он.
— Что же это за место? — братья-меряне смотрели на хирдманна восторженными глазами.
— Город Архона в земле рузов. Там есть свое братство Волков Одина. Только Отца Богов они зовут Свентовитом. Его святилище похоже на нашу Упсалу, а их жрецы, как и наши готи, ведают прошлое и будущее, а также управляют природными стихиями. В Архону приходят люди с разных концов земли, чтобы услышать предсказания служителей, передающих волю Всеотца. Даны и гуты неустанно шлют туда дары.
— Ты бывал там? — полюбопытствовал Сябр.
— Да. Статуя Свентовита огромна и имеет четыре лика, чтобы надзирать за четырьмя сторонами света. Дружина его не уступит лучшим хирдам, которые я встречал в своей жизни, а может быть — превзойдет их все… В нее входят Триста Несгибаемых — воины-жрецы, которых, как утверждают, не берет никакое оружие, известное человеку. Они умеют соединить воедино магию и ратное мастерство…