Хорошо, что нам уже нужно было выходить. Иначе последняя фраза Моисеенко, сказанная от чистого сердца, могла бы дорого нам обойтись.
Я не могла тогда и подумать, что нелепая стычка в электричке со старушкой, чьи выпученные глаза были совершенно бессмысленно налиты ненавистью к миру и маразматическими сенильными процессами, идущими во всем организме, — что эта стычка сыграет какую-то роль во всей скверной истории с исчезновением Родиона и моей поездкой на юг Украины. Я и предположить не могла, что попутчику моему, знатному и занятному рассказчику анекдотов Семе Моисеенко, тоже предстоит некая миссия, которую может выполнить только он. Сема Моисеенко, очкастый племянник неизвестной мне и, кажется, веселой тетушки Ривы.
5
С трудом отделавшись от Семы Моисеенко, который тоже, как выяснилось, выходил в Нарецке, я разыскала нужный адрес. Искомый дом находился в тихом зеленом дворе, в котором, несмотря на превосходный летний вечер, не оказалось ни единой живой души. Двух же пьяниц, лежавших на земле возле бревна под деревом, пришлось отнести к душам скорее мертвым.
Я поднялась по лестнице и позвонила.
Не открывали долго. В подъезде было прохладно и тихо — ни звука. Сквозь выбитую форточку окна просачивалось пение птиц, отдаленный шум машин, чей-то голос надсадно кричал: «Ле-о-ошка, выходи! Ле-ошка, выходи!» Сердце гулко подпрыгивало, как накрытый ладонью воробей.
Наконец послышались приближающиеся шаги, и низкий мужской голос спросил по-украински:
— Якого биса?
— Мы уславливались, что я приеду. Мария, из Москвы, — четко и без промедления ответила я.
Тихий кашель. Зашумел, открываясь, замок, и на пороге оказался невысокий лысеющий мужчина средних лет. У него было круглое лицо, круглые же очки и покатые плечи. Брови мужчины круто взмывали вверх, будто когда-то он крупно удивился, да так и застыл с выражением вечного изумления перед жизнью.
За его спиной возник второй: высокий, сутулый, широкоплечий, лет под сорок пять, с полуседыми волосами, стянутыми на затылке в хвост. Широкоформатные роговые очки, плотно сидевшие на переносице, придавали лицу этого второго озабоченное, преувеличенно внимательное выражение. Он вытянул губы трубочкой и сказал, чуть растягивая слова:
— А мы вас ждали. Проходите. Коля, отодвинься от прохода. Проходите, располагайтесь. Сейчас будем говорить.
— Говорить… Ну не молчать же! — буркнул круглый и откатился от двери, как некорректно задетый кием бильярдный шар.
В квартире было прохладно, из кухни пахло квасом и укропом. Я почему-то подумала, что второй, с полуседым хвостиком, и есть Николай Петрович Кудрявцев. Но первые же его слова опровергли мое предположение. Все оказалось совсем не так. Николай был тот, кто открыл мне дверь. Он же проговорил вежливо:
— Простите, Мария, кажется, во вчерашнем разговоре с вами я немного дал волю фантазии. Вы не обижаетесь на меня? — И, не дав мне и пикнуть, продолжал: — Вот и прекрасно. Тем более что сейчас не время личным обидам.
— Хотелось бы, Николай Петрович, услышать то, что ни вы, ни ваша жена вчера не стали проговаривать мне по телефону.
Он отчего-то вздрогнул:
— Моя… кто?
— Жена.
— Аня?
— У вас есть другие жены? — вопросом на вопрос, в лучших традициях Семы Моисеенко, ответила я.
Он провел ладонью по лбу:
— Ах, ну да. Простите, запамятовал. Это самое… был трудный день.
— Практически женитьба Фигаро, — тиснул цитату высокий с седым хвостиком.
— Вы хотели рассказать мне, что, собственно, произошло, — напомнила я.
— Да-да, конечно, — ответил Кудрявцев. — О Родионе. Он приехал четыре дня назад. Не могу сказать, чтобы он цвел и пах, но особой озабоченности или недовольства я в нем не заметил. Впрочем, наш Родион всегда был человеком скрытным.
«Это уж точно, — подумала я. — Скрытным — не то слово».
— Он уже года два не приезжал летом на наши традиционные встречи здесь, под Нарецком. Я лучше расскажу с самого начала нашего знакомства, чтобы расставить все акценты. Чтобы вы лучше проникли в ситуацию. Значит, о нашей компании. Мы все учились в одном институте. Саша, вот он, — Николай кивнул на высокого, и тот с готовностью вытянул губы трубочкой и кивнул важно, — учился на пятом курсе, когда мы поступили на первый курс. На истфак Киевского госуниверситета.
— Родион учился в Киеве?
— Да.
— Я всегда думала, что в Москве.
— Ну, это он потом учился в Москве, а сначала в Киеве — до того, как его перевели… гм… в другое место.