Готовя уроки по педагогике, Марийка очень увлеклась произведениями Макаренко. Она даже купила их, чтобы всегда иметь под рукой.
Учительница педагогики Мария Макаровна, приятно удивленная глубокими знаниями Марийки, как-то спросила у нее на уроке:
— Вас очень интересует педагогика, Полищук? Вы готовитесь стать педагогом?
— Нет, Мария Макаровна, — ответила ученица, — я не чувствую в себе такого призвания. Но меня интересует педагогика.
А впрочем, с подобным вопросом мог бы обратиться к Марийке и учитель химии. Химия, как и астрономия, особенно ее интересовала. Ученицу поражало могущество науки. Девушка восхищалась смелостью советских ученых, которые вторгалось в тайную лабораторию природы и сами учились создавать такие вещества, которые раньше давала только живая природа.
Марийка любила химию еще и за то, что она рассказала, из каких веществ состоят планеты, и помогла определить век бабушки-Земли. На Мариином столе можно было увидеть труды Менделеева, Бутлерова и Зелинского. Много читала она художественных произведений — и классиков, и современных писателей.
Никогда еще Марийка не работала так настойчиво. Ничем не омраченный ясный ум, острая дотошная мысль помогали ей схватить самое главное, добраться до чудесных сокровищ науки. Чем большее она узнавала, тем безграничнее раскрывался перед ней мир научных достояний, тем более зажигалась она желанием обо всем узнать, все постичь.
Наибольшим удовольствием для нее было теперь познание жизни. Конечно, она не носилась орлом в облаках, была она еще птенцом, имела вместо крыльев колодочки и на мир смотрела с невысокой ветки. Но тем более увлекала Марийку потаенная мысль взлететь вверх и глянуть на жизнь с высокого полета. Она догадывалась о неизведанных чувствах, которые ждут ее, об остром наслаждении достичь головокружительной высоты, когда талантливые открытия и изобретения приходят к человеку как награда за муки творчества, за неутомимую работу.
Марииных подруг удивляло, как она успевает так много сделать.
— Это же тебе надо с утра до вечера не вставать из-за стола, — разводила руками Нина Коробейник. — Ты не домашние уроки делаешь, а каждый раз готовишь рефераты. Нет, Мавка, ты знаешь какой-то секрет работы, и с твоей стороны просто нечестно скрывать его от ближайших подруг!
— Знаешь, Нина, закалить силу воли…
— А, ты снова об этом, — перебивала Нина. — Наверное, не только в этом дело!
— Я думаю, что это — самая большая моя победа, Нина. Вот захотела и заставила себя работать на полную свою мощность! Но, знаешь, мне тяжелее было организовать мысль. Я и сейчас еще срываюсь на этом. Подожди, я тебе объясню. Представь, что ты села за стол.
— Ну, представила.
— Ты раскрыла книгу, хочешь сосредоточиться, но в тебе еще бурлят посторонние, другие чувства и впечатления, звучат обрывки фраз, ты не можешь от них избавиться, так как они невольно набегают, накатывают волнами.
— Поэтично!
— Подожди, поэзия здесь ни при чем. Мысли разбегаются, и ты не можешь их мобилизовать. А они должны работать на тебя, это твои верные слуги.
— Мозг?
— Ну да, его надо заставить выполнить твою волю, в данном случае овладеть содержанием книги.
— О Марийка, я его тоже заставляю, — засмеялась Нина. — Он у меня, бедняга, часто работает до седьмого пота!
— Особенно, когда ты сидишь над собственным рассказом?
— Мавка, я же об этом и хочу сказать. Я заставляю его создавать образы людей, которые на самом деле не существуют. То есть существуют только их прообразы. И он подсказывает мне их мысли, их мечты и даже язык. Все-таки, Мария, чудесная вещь мозг!
Нина вздохнула, ей теперь не давало покоя, что Мариины пятерки «особенные», а у нее, у Нины, обычные.
«Что же это такое? — спрашивала она себя. — Я украдкой завидую Марийке? Меня мучает, что она начала опережать меня?»
В классе Марийку Полищук всегда любили. В последнее время, когда она, по выражению Мечика, «нахватала» полный дневник пятерок, причем «особенных», с коих каждая стоила двух, Марийка заметила что-то новое в отношении к себе одноклассников.
В сущности говоря, внешне будто ничего и не изменилось. Те же товарищеские разговоры, шутки и остроты, но что-то почти неуловимое иногда мелькнет в зрачках собеседника, в его движениях и даже в словах, будто он их произносит с особым отбором, чтобы каждое слово было более содержательным. И казалось, даже ее имя много учеников произносили теперь как-то по-особому.