— Радуюсь изо всех сил, — я уныло вздохнула. — Ты сейчас сгоришь.
— Не сгорю. Давай, подбирай губу и прекращай хлюпать. Быть серьезным — значит считать себя слишком важной величиной, чрезвычайно ценной для мироздания, а наша с тобой ценность — вещь более чем сомнительная. Или ты другого мнения?
— Да нет, собственно… Хотя, сказать по правде, очень хочется быть ценным и незаменимым. Хоть для кого-то.
— Для кого-то? Заведи себе блоху. Здесь кроме тебя никого нет, будешь самой ценной и незаменимой. Возлюбите друг друга, но берегись, век блохи короток. Ибо мироздание вряд ли заинтересуют ваши душераздирающие страсти.
Я, неожиданно для себя, разозлилась:
— А мне плевать на мироздание!
— Не выйдет. — Амаргин воровато оглянулся, нагнулся еще ниже и шепнул: — С ним приходится считаться, с этим мирозданием. Точно тебе говорю. Поверь мне, как более опытному. Оно слишком большое, и характер у него сволочной. Эдакая здоровенная волосатая задница, которая висит у тебя над головой и никуда не девается.
Он выпрямился, строго поглядел на меня, задрав бровь, и подытожил:
— Угу. Никуда она не девается.
— Отстань, Амаргин, — взмолилась я. — Я есть хочу, а ты меня баснями кормишь.
— Это можно совмещать, — жизнерадостно заявил он, однако закатал широкие рукава, бесстрашно ухватил чашу голыми руками и вытащил ее из костра. — А что у нас с ложками?
Я глядела, как бледные длиннопалые руки ворочают раскаленную чашу, величиной с небольшой тазик, полную крутого кипятка, и размышляла: эта демонстрация необыкновенных способностей, способностей мага — аргумент в споре или просто хлопоты по хозяйству, которым этот невозможный человек не придает особого значения? С Амаргином никогда не знаешь, что он на самом деле имеет в виду.
— Ложек нет. — Сбитая с толку этим представлением, я окунула палец в похлебку, обожглась, — Уй! — и сунула палец в рот. — В кладах ложки не предусмотрены. Зато полно острого оружия приемлемой величины, всяких там кинжалов, стилетов и ритуальных ножей, их можно использовать в качестве столовых приборов.
— Ты же была в городе, — недовольно поморщился маг. — Купила бы себе ложку, миску нормальную… Одеяло, между прочим, теплое. Август за середину перевалил, скоро осень. А тебе тут жить. Что головой качаешь? У тебя другие планы? Ладно уж, горе мое, держи. — Он достал из-за голенища грубо вырезанную деревянную ложку. — А то с тебя станется встать на четвереньки и лакать суп по-собачьи.
— У меня пока никаких планов. Я вообще не очень понимаю, на каком свете нахожусь.
А похлебка оказалась крайне вкусной. Кроме рыбы, там плавали бобы, лук, морковка, кусочки колбасы. Она была горячей, душистой, соленой (в отсутствие Амаргина я жарила рыбу на прутиках, а вместо соли посыпала пеплом) и ее было много. И я не могла оторваться, пока не слопала почти половину, и только тогда сыто вздохнула.
— Чертов мантикор почти ничего не ест. — Я облизала ложку и вернула ее хозяину. — Ты хоть покормил его за эти четыре дня, пока я валялась в озере?
Амаргин кивнул, задумчиво вылавливая из супа куски покрупнее.
— Почему он у тебя глотает эту чертову рыбу, а у меня нет?
Амаргин пожал плечами, не отрываясь от трапезы.
— И к воде этой мертвой не могу привыкнуть. Не могу! Кажется, наоборот — с каждым разом все хуже и хуже. Теперь вот вообще в озеро свалилась…
Он недовольно посмотрел на меня:
— Ты хочешь отказаться? Тебе трудно управляться с мантикором? Так и скажи. Я найду еще кого-нибудь в сторожа, не так уж это и сложно. Только свирельку придется у тебя забрать.
— Да нет, я же не об этом… Я просто жалуюсь, мне трудно…
— Смотри. Мне героизм не нужен. Здесь не героизм требуется, а обыкновенная работа смотрителя зверинца. Ну, в несколько критических условиях.
— Да я справлюсь…
— Можешь взять золота, сколько унесешь. — Амаргин широким жестом указал на сокровища. — Перебирайся в город, купи там себе дом, заведи прислугу. Придумай легенду потрогательней, потаинственней, мол, ты — вынужденная скрываться дочь благородного семейства… из Ютта или Этарна… На ноблеску ты не тянешь, конечно. Хотя за байстрючку сойдешь. Ну, сама что-нибудь придумай! А дальше просто держи марку, глядишь, посватается к тебе нестарый купчик или чин из городской управы. А то и кто-нибудь из местных безденежных лорденышей…
Я не знала, всерьез ли говорит Амаргин или просто подначивает меня, но слова его ранили. Обдирали слух до кровавых ссадин, поворачивали в груди зазубренный гарпун — туда-сюда… туда-сюда…
Гарпун, который всадила мне в сердце Королева — Ты не можешь здесь дольше оставаться, девочка. Я должна отправить тебя в серединный мир. Сейчас же. Ирис взял свое поручительство обратно и я очень этим довольна. Ты знаешь, почему. И я не обязана отвечать на твои вопросы. Где? Я отослала его по важному делу и не собираюсь призывать его обратно ради тебя. Нет, ты не можешь попрощаться. Что? Нет, я не могу ничего ему передать. И не надо за меня цепляться, ты помнешь мне платье. Амаргин! Выведи ее.
Зазубренный крючок, на который меня поймала та сторона. Светлое безвременье. Сиреневые Сумерки.
За что, Королева моя сереброокая, за что?
— Ну как, — подтолкнул Амаргин. — Решила что-нибудь? Ты не стесняйся, я же понимаю, как это тяжело. И если ты думаешь, что должна ухаживать за чудовищем в благодарность мне, то выкинь эти глупости из головы. Если хочешь уйти, то и тянуть нечего. Давай свирель и пойдем, я провожу тебя до Амалеры.
Он протянул ладонь над чашей с супом. Я непроизвольно отшатнулась, коснувшись висящего на поясе кошеля, где хранилась единственная дорогая мне вещица.
— Почему это я должна отдавать ее тебе? Не ты мне ее дарил, не тебе и требовать обратно.
— Зря злишься, — он пожал плечами. — Это ключ, который открывает двери тайного грота. Если здесь будет другой страж, я должен отдать свирельку ему. Я бы и дальше тут сидел, да у меня теперь времени нет за мантикором приглядывать. Так что, раз не ты — значит, другой.
— Здесь не будет другого стража, — стиснула я кулаки. — Свирелька — моя.
Моя свирелька, моя! Единственное, что мне осталось от Ириса. Ее он баюкал в ладонях, ее целовал, шепча заклинания в крохотные золотые губы. Ее узорный сверкающий стебель наполнял он своим дыханием, принуждая певучим криком ломать стены и раздвигать скалы. Ее, восьмидюймовую волшебную палочку, обломок лунного луча, золотое горлышко жар-птицы, ее он подарил мне — Не забывай меня, Лессандир. Дай-ка ладошку… Видишь? Да, это тебе. Она умеет петь. Она открывает запертое. Она развеселит и поможет. Она твоя.
Она — моя!
— Амаргин…
— Хм?
Он жевал без особого аппетита, поглядывая на меня сквозь поднимающийся от варева пар.
— Амаргин. Ты видел… его?
— Кого?
Он прекрасно знал, о ком я спрашиваю. Но все равно небрежно переспросил: кого? То ли ему и в самом деле было все равно, то ли он показывал, что все эти мои страдания не стоят и выеденного яйца.
— Ириса.
— А! Босоножку… видел мельком.
— Он… что-нибудь передал мне?
— Нет. Ничего не передавал. — Маг пошуровал ложкой в супе, поскреб пригоревшую на дне корку. — Если ему вздумается что-нибудь передать, я тебе тотчас скажу. А пока ему не вздумалось, передавать нечего.
Я опустила глаза. Равнодушие. Хуже не придумаешь. Хотите разбить кому-нибудь сердце? Зевните ему в лицо, деликатно прикрывшись ладонью — что бы он вам ни говорил, проклинал бы вас, оскорблял или признавался в любви — просто зевните и отвернитесь. Можете вежливо извиниться, для пущего эффекта.
И чье же это равнодушие больнее оцарапало — Амаргина или Ириса? На Амаргина — насмешливого, жесткого найла-северянина неопределенного возраста, с бледным лицом подземного жителя, мага в черном плаще, чья душа — абсолютные потемки — я возлагала какие-то надежды. Ну, на дальнейшее свое существование. Мне казалось, он не бросит меня просто так. Поможет, проследит, хотя бы на первых порах, пока я не осмотрюсь в этом мире… родном для меня, но чужом, неузнаваемом, неуютном… Хотя что-то подсказывало — зря я так на него надеюсь. Зря, зря, и лучше бы прекратить надеяться, потому что в один прекрасный момент надежды не оправдаются и, если я буду готова, это не размажет меня по полу, а всего лишь собьет с ног…