Впору пожалеть, что он вытащил меня из мертвого озера. И не потому, что кто-то должен ухаживать за спящим мантикором. Мантикор, в общем, и без меня не пропадет.
А вот Ирис… Ирис… О нем лучше совсем не думать. «Почему ты называешь меня Лессандир? Меня зовут Леста.» — «Ты наполняешь свое имя, как вода наполняет кувшин. И изнутри твое имя выглядит иначе, чем снаружи. Тот, кого ты допускаешь внутрь себя, может увидеть твое имя изнутри. Изнутри оно звучит как Лессандир.»
«Лесс» — называет меня Амаргин. Он-то почем знает, как я выгляжу с изнанки? Я не допускала его внутрь… или он залез без спросу? Не залез — он и не заметил моих замков и запоров — он просто походя заглянул, увидел, зевнул, прикрывшись ладошкой, и дальше пошел. И обижаться тут нечего.
— Лесс, — сказал Амаргин, облизывая ложку, — как ты насчет того, чтобы прогуляться по бережку? Пойдем, руки — ноги разомнешь. К тому же, я хочу тебе показать кое-что забавное.
— Поедем на лодке?
— Тебе лениво пройти пару миль пешком?
— Мне лениво оказаться без лодки перед двумя фарлонгами воды, когда ты вдруг вспомнишь про неотложные дела в самый неподходящий момент.
— В твоей лодке нет весел.
Я закусила губу. Весел нет, это верно. Кукушонок держал весла в сарае, он как раз пошел за ними, когда я отвязала лодку. Течение аккуратно снесло меня вниз, но до города теперь не добраться. Я все-таки была дура и балда. Не так надо было действовать, не так… Сама себя перехитрила.
— Что ж… пойдем пешком. Только обещай, что поможешь мне вернуться обратно. Я досыта наплавалась сегодня утром… то есть четыре дня назад.
Амаргин усмехнулся, покачал головой:
— Зря ты боишься воды. — Я мгновенно нахохлилась. Что он понимает в страхах! — Вода не сделала тебе ничего плохого.
— Я боюсь. Я… я тонула. Теперь уже два раза. Амаргин, ты знаешь что это такое, когда вода врывается в легкие?
Они словно из снега сделаны, легкие — они тают, когда их заливает вода.
— Ты лелеешь собственный страх, как ребенок лелеет куклу. А кукла — это муляж, подобие. Скорлупка, в ней нет души. Она ничто, — он щелкнул пальцами, — пустота.
Маг подобрал свой балахон и поднялся, по-стариковски растирая поясницу.
— Но ты также знаешь, Лесс, что куклы могут быть опасны. Любая пустота жаждет воплотиться. Хочешь породить какого-нибудь монстра собственным страхом?
Я стиснула зубы. Сейчас опять начнется: "если тебе трудно, то сразу откажись, не морочь голову ни мне, ни себе".
— Я справлюсь, — сказала я.
Амаргин приподнял брови.
— Вот и чудненько. Обувайся, и пойдем.
Я отвлеклась на поиски туфель и опять прозевала, как Амаргин открыл скалу. Золотой луч выстрелил из западной стены и разделил пещеру на две неравные части. Сразу стало понятно, насколько темно в моем гроте.
Амаргину не было нужды играть на свирели или говорить заклинания. Он дожидался меня в проеме скалы, словно стоял в проеме шатра, небрежно придерживая закрывающие вход полы. Камень собрался складками под его рукой, будто толстое сукно. Я прошла мимо — и тяжелый занавес неслышно сомкнулся за нашими спинами.
— Вечереет, — сказал Амаргин весело. — Самое время.
Снаружи блаженствовало тепло. Жара уже спала, но море и небо ослепительно сверкали. От избытка света заболели глаза.
Мы спустились по едва заметной тропинке, огибающей Стеклянную Башню с севера. Чуть дальше, в узкой щели, под защитой скальных нагромождений, я спрятала кукушоночью лодку, но Амаргин был прав — без весел она мало на что годилась. Мы остановились у россыпи гранитных глыб, наполовину погруженных в воду. Маг, подобрав длинную одежду, перешагнул с берега на качающийся обломок скалы.
— Показываю еще раз. — Амаргин протянул мне руку и помог перебраться к себе. — Видишь камни над водой?
Я ясно видела цепочку валунов, тянущихся от нашего качающегося обломка до самого берега. Удобно. Ног не замочишь.
— Очень впечатляет. Только ты плутуешь, Амаргин, — буркнула я. — Сейчас их гораздо больше, чем обычно, и они появляются только когда ты рядом.
— Хм? Они всегда тут, смешная ты девчонка. Во время отлива их больше, во время прилива — меньше, но по ним всегда можно добраться до берега. Не думаешь же ты, что они выпрыгивают из воды по моему велению и подставляют свои спины, чтобы мы могли пройти посуху?
Снисходительная улыбка. Вымученно улыбаюсь в ответ. Какая мне польза от твоих философствований, Амаргин? Я хочу нормально, без приключений, уходить с острова и возвращаться на него в любое время. Тоже мне, показал чудесный тайный путь. Доверил знание великих волшебников древности.
— Запомни, Лесс — реальность не приспосабливается под тебя. Только ты можешь приспособиться под нее. Реальность не изменяется — изменяешься ты.
— Угу, — сказала я.
Он смерил меня скептическим взглядом. Почесал переносицу.
— И чего я с тобой вожусь? Ладно, пойдем.
Глава 3
Страж кладбища
Городское кладбище располагалось на склоне холма, за крепостной стеной. У ворот, на пороге своей будки, сидел старенький сторож, а рядом с ним, на земле, на расстеленной тряпице лежали куски пирога, вареные яйца, пара луковиц, яблоки и четвертинка сыра. Амаргин добыл из недр балахона оплетенный лозой кувшинчик, выставил его на тряпицу.
— Помяни моих мертвых, добрый человек.
Старик улыбнулся, покивал, сморщив коричневое лицо. Нагнулся, покряхтывая, и посудинка словно бы сама собой спряталась за порог, с глаз долой. Скрюченная стариковская лапка подобрала с тряпицы яблоко:
— И ты помяни моих мертвых, северянин.
— Мертвые живы нашей памятью, добрый человек, — маг подбросил и поймал яблоко, потом повернулся ко мне и сказал тихонько: — Но на самом деле мертвых не существует.
— Как так? — удивилась я, догоняя широко шагавшего мага.
— Оп! — он опять подбросил яблоко, — Мертвое тело — всего лишь земля. А душа не умирает.
— А… — разочаровалась я, — ты об этом…
Периметр ограды обрамляли высокие вязы — темные и торжественные на фоне закатного неба. Солнце уже нырнуло за большой скалистый холм на северной стороне портовой бухты, кладбище и нижнюю часть города накрыла тень.
За воротами, на ровной площадке громоздилась церковь, приземистая, суровая, из серо-розового местного камня. К ней вела мощеная дорожка, а по сторонам ее росли кусты шиповника, в брызгах коралловых ягод. Дальше, направо и налево, тянулась выкошенная лужайка. Ее украшали несколько плодовых деревьев.
— Это кладбище? — удивилась я. — Больше похоже на сад. Где же тут могилы?
— За церковью. Это новая территория, здесь нет ничего любопытного. А нам надо вон туда, — Амаргин указал подбородком на темные заросли противоположного склона. — На ту сторону, через Мележку.
За церковью склон понижался. Дорожка, огибавшая церковь, разделилась на множество тропинок, вьющихся между рядами аккуратных склепов и могил. Среди темной зелени тут и там мерцали огоньки. На могилах сияли лампадки, горели свечи или просто плошки с маслом. У огня сидели люди — в одиночку, по двое-трое, а то и целыми семьями. Обрывки разговора, позвякивание посуды, порой приглушенное пение или детское хныканье, перемешанные с шумом листвы, плели музыку печального праздника. Склоненные лица, хлеб в руках, трепет маленького пламени. Сладковатый запах вина и ладана. «…грибочки в сметане, покойница очень любила…», «…Шанечка, не спи, не спи, малая…», «… деда, а мама нас видит?» Хотелось остановиться, слушать и смотреть, и наслаждаться этим странным томительным уютом.
Амаргин, грызя яблоко, равнодушно шагал мимо увитых ежевикой каменных чаш, стелл и плит. Я застревала чуть ли не у каждой. Дрожащего света иногда хватало, чтобы прочесть: «Возлюбленному супругу от скорбящей супруги и детей». «Блаженной памяти Рута Болана под камнем сим вкушает мир». «Здесь обрел покой благородный сэн Рудор Вепрь, сраженный благородным сэном Ламаленом Левобережным и сразивший оного тако же на поединке чести», «Здесь обрел покой благородный сэн Ламален Левобережный, сраженный благородным сэном Рудором Вепрем и сразивший оного тако же на поединке чести». Благородные сэны почивали в тишине, у них ни единого огонька не горело.