- А ну прекрати чесаться! Скребешься как шелудивый!
Он поспешно выдернул руку и вытаращил на меня глаза:
- Что ты так кричишь, госпожа моя? Не пожар ведь.
- Извини.
Я смутилась. Что на меня нашло? Пусть себе скребется. У него там все зажило, чеши - не хочу.
Очевидное доказательство эрайновой магии меня впечатлило. Эрайн - волшебник, мне до него еще расти и расти. Только бы он справился со своей полуночной фюльгьей. Мне легче - у людей с Полночью нет такой дикой взаимной ненависти. Люди придумали преисподнюю, а преисподняя - это не Полночь.
Интересно, у всех магов есть фюльгья? У эхисеро тоже? А может быть... может быть гении, о которых говорила Ама Райна - это и есть фюльгьи? Тогда, получается, у меня есть гений. Это Ската - гений? Сияющее облако, "светильник мой, огонь любви нетленный"? Ничего себе огонь любви...
Погоди. Амаргин говорил, что фюльгья - твое отражение в каком-то из миров. Не обязательно Полночь, не обязательно Сумерки, есть еще миры, более дальние, более чуждые. Может, гении эхисеро - оттуда?
Какая теперь разница. У меня есть Ската.
А у Скаты есть я.
И что же мне с этим делать? Наша связь обоюдна: Ската приходит, когда нужна мне, и я, по идее, должна отвечать ей тем же. Если она звала меня - я не слышала. И даже если бы услышала... в Полночь я не полезу! Еще чего! Меня там съедят!
Я сейчас сама кого-нибудь съем.
- Ося! Ося! Ай! Кусит!
- Катинка, руками не размахивай. Тогда не укусит.
- Кусит, кусит! Боюсь!
- Кыш, пошла! Там яблоки варят, вот и осы. Ешь быстрей.
Бородач помахал над столом похожей на лопату ручищей. Его сосед тупо жевал, изо рта у него торчали луковые перья.
Оса покружилась под потолком, сунулась было к нам, но у нас на столе ничего интересного не нашлось, если не считать горки зеленых стружек от пепловой палки. Певец не глядя отмахнулся, оса вильнула в воздухе и села мне на рукав. Хорошая оса, полосатая. На мою фюльгью похожая. Такая тяпнет - мало не покажется.
Оса задумчиво переползла с рукава на голую кожу. Цепкие насекомые лапки защекотали. У осы была ладная треугольная головка и миндалевидные, аспидно-черные, как у Скаты, глаза. Из заостренного брюшка то и дело высовывалось жало. Я знала что она не укусит, если ее не трогать. Но все равно стало немного жутко. Я бы на ее месте укусила. Потому что потому.
Пепел перегнулся через стол и ударил меня по руке, сбрасывая осу.
- Какого черта!? - тут же взбесилась я.
- Леста, с тобой все в порядке? - он пытливо смотрел на меня.
- Я в порядке, а вот ты...
- Ай, кусит, кусит!
- Да никто тя не укусит, Катинка. Не хнычь.
- Куси-и-и-ит! Боюсь!
- Зеб, прихлопни жужжалку, да и всех делов, - промычал парень набитым ртом. - Гля, на хлеб села.
Бородач, не целясь, шлепнул лапищей по столу. Чашки-плошки подпрыгнули, а я чуть не задохнулась. Что-то внутри взвыло не своим голосом. Я вскочила, ничего не соображая.
- Все, Катинка. Ешь спокойно. - Мужик смел на землю полосатый трупик и приподнялся, чтобы достать его сапогом. От предчувствия хруста у меня волосы дыбом встали.
- Стой!
Я кинулась мужику под ноги. Проехалась на коленях, накрыла рукой скрюченное тельце.
- Ты чо, девка? Девка, ты чо?
Осторожно подняла осу за крылышки, положила на ладонь. Села на пятки. Лапки у осы шевелились, брюшко подергивалось. Черное жало клевало воздух - она еще была опасна, желто-черная полосатая тварка с глазами как у Скаты.
- Тяпнет же, - прогудел над моей головой бородач. - Брось! Дрянь всякую подбирает...
- Жалостивая она, - услышала я голос Пепла. - Видеть не может как кого-то бьют.
- Дык... оса же! Катинку вон спугала.
- Пойдем, Леста.
Я почувствовала как меня поднимают за локоть.
- Пепел... - меня все еще трясло.
- Пойдем.
- Скаженная девка, - бормотал за спиной бородач. - А с виду и не подумаешь...
На крыльце я споткнулась о ноги одного из зевак, но Пепел подставил плечо. Осу я так и несла на ладони. Она сучила лапками, маленькие жвала беззвучно щелкали. Живая. Живая. Боже мой, он мог ее раздавить.
Пепел отвел меня за дом, к зарослям репейника и крапивы. В зарослях явно скрывался овраг и оттуда тянуло гнилью - должно быть, в овраг сбрасывали мусор.
- Положи ее вот сюда, под лопух, - посоветовал Пепел. - Отлежится твоя оса. Он ее только помял.
Я присела на корточки, протянула руку меж стеблей и осторожно стряхнула насекомое на землю. Оно упало не на бок - на лапки. Отлежится, да. Он ее и правда не раздавил - только помял.
- А теперь, прекрасная госпожа, объясни, что это было?
Пепел помог мне встать. Сверху я уже ничего не видела кроме бурых осенних лопухов.
Что это было? Я улыбнулась:
- Самая примитивная магия, Пепел. Магия подобия. Может быть, кто-то где-то спасся, потому что я не позволила раздавить кусачую осу.
"Спускаться вниз" - значит спускаться вниз, это я усвоила. Очень просто.
Я и спускалась. Вниз, вниз, вниз.
Склон холма, галечный оползень, устье оврага, просевшее дно, дыра в земле, подземный коридор.
Коридоры вели куда-то в недра. Я и не знала что здесь столько переходов под землей. Иные оказались темны, в других тускло светилась плесень, в первых я видела плохо, во вторых лучше, но кромешной тьмы не было нигде. Из множества переходов я выбирала тот, который имел хоть малейший уклон, а если не могла определить - шла наобум.
Коридоры кончились, начался спуск - длинные и крутые лестничные пролеты, прорубленные в скале. Скоро лестница превратилась в винтовую, врезанную в монолит. Темнота вокруг обрела плотность и густоту, стены сдвинулись, сжали меня в плечах, и подошвы уже не помещались на узких ступенях. Лестница все больше обретала схожесть с вертикальной шахтой, того и гляди сверзишься. Я неуверенно потопталась на ступеньке, больше похожей на карниз, повздыхала, подоткнула юбку и начала спускаться задом наперед.
Когда вместо очередной ступени нога нащупала продолжение пола, я кое-как развернулась - в непроглядной темноте висела оранжевая вертикальная линия. Я толкнула тьму по обе ее стороны - тьма лопнула, разошлась двумя створками, плеснув в лицо дымно-рыжим пляшущим светом. Стаи ломаных теней шарахнулись под своды, попрятались за колонны, столпились по углам - но тут же, с птичьим любопытством принялись выглядывать, шевелиться, вытягивать шеи и расталкивать соседей. Здесь пахло окалиной, горелой медью, и еще чем-то таким, чем пахнет воздух, когда его выхолостит, выскоблит до первоосновы очистительный огонь.
Между сдвоенных кряжистых колонн возвышался очаг. Огромный, словно дом, в разинутый зев его можно было войти как в ворота, не склоняя головы. Там полыхало - даже не полыхало, а стеной стояло - мрачное тусклое пламя, оглушая низким, на грани слышимости, ревом.
Через мгновение я поняла, что смотреть в это пламя нельзя - лютое его свечение словно щелоком выедало глаза. Я потерла ладонями лицо и немного постояла, моргая и пытаясь восстановить зрение.
А затем я увидела Врана.
Нет, не так. Сперва я увидела золотую каплю, радужный сияющий шар, окутанный сизой дымкой горящего воздуха, танцующий в полутора ярдах от пола на конце вращающейся спицы. Проследив взглядом вдоль спицы, я разглядела наконец резкий остроносый профиль, и всю прилагающуюся к профилю фигуру - высокую, шаткую, темную, с угловатой пластикой скорпиона. Длинный, лишенный блеска глаз насмешливо наблюдал за моим испугом.
Потом глаз подмигнул.
- Вран, - сказала я. - Здраствуй.
Он чуть повернул голову и на мгновение опустил веки, здороваясь. А золотая капля на конце трубки принялась тяжело вращаться, то расплющиваясь как тарелка, то снова собираясь в янтарную сферу.
Ее метаморфозы завораживали. Контуры текли, двоились, отращивали хвосты и щупальца, отростки сплетались, завязывались узлами, втягивались обратно в сияющую плоть, по которой словно судороги пробегали волны жара. Ловкие пальцы раскачивали и крутили нехитрый инструмент, заставляя стеклянный пузырь ритмично содрогаться, биться живым сердцем, и поверхность его то и дело вспыхивала сеткой сосудов, струящих пламенный ихор.