- А я как чудо тебя не устраиваю?
- Ты... - он помолчал, чуть отстранившись, глядя на меня горячими, какими-то совершенно нетрезвыми глазами. Зрачки у него прыгали. - Ты... того. Можешь быть... просто сумасшедшей.
- Вот как?
- А че я тебе верить должен? Ты пока тока языком полощешь, да дурака нашего пугаешь. Может ты не ведьма никакая, и не дроля, почем я знаю. Я ж и золота твоего не видел.
- А ты, значит, просто верить не можешь. Тебе доказательства требуются. А в Бога ты веришь?
Он нахохлился, схватился за солю свою.
- А что?
- Ничего, - я встала. - Пойдем обратно, солнце садится уже. Скоро ворота закроют.
Он поднялся, подобрал свою безрукавку.
- В город? Зачем тебе в город?
- Да вот, решила последовать твоему совету. Сняла комнату в "Королевском колесе" на пару дней. Лучше в постели спать, чем на песке, верно?
- Верно. "Колесо" - трактир видный, богатый. Так мы того... сговорились?
- Шут с тобой. Сговорились. Будет тебе мантикор. Только запомни - я не ведьма, не дролери, не мара, не навья, - в последнем я сомневалась, но Кукушонку про мои сомнения знать не следовало. - Я сама не знаю, почему тогда пропала королева Каланда. Я была ей верной слугой, я любила ее всем сердцем, и ни за что не причинила бы ей вред. Не знаю, что с ней произошло. - По правде говоря, не помню, но эти тонкости для парня тоже лишние. - А теперь я вернулась, и не очень понимаю, что мне делать. Пока делаю то, что велит Амаргин - хожу за драконом. То есть, за мантикором. Все. Ты понял?
- Угу, - кивнул Ратер, - Понял. А ежели врешь - Бог тебе судья.
Не вру, а умалчиваю.
Мы побрели назад. У реки похолодало, и я поднялась наверх, к дороге. Кукушонок плелся за мной, хмуря лоб и покусывая пухлые губы. С дороги мы увидели, как пересекая розовую закатную воду, под еще более розовым закатным небом ползет по провисшей струне порожний паром.
- С той стороны позвали, - сказал Кукушонок, - Кого это на ночь глядя...
- Хочешь поглядеть?
Он поколебался.
- Да ладно, без меня справятся. Батька, видать, Кайна из захоронки выманил. Провожу-ка я тебя лучше. Днем одной по городу еще туда-сюда... а вот по темну... И вообще. Не след бы тебе ходить в одиночку.
- Я заметила. А ты хочешь сказать - с тобой безопасней?
Не слова не говоря, он сунул руку под рубаху и выхватил какую-то продолговатую штуковинку. Бабочкой крутнувшись на пальце, она выстрелила приличных размеров лезвием.
- Ого! - удивилась я, - Да ты зубастый, Кукушонок.
- Ну так! - он убрал нож, - Это город, барышня. Здесь всякой твари по паре. Так что держись рядом.
- Не могу я все время за спину тебе прятаться. Ты же занят полдня.
- А ты не высовывайся, когда я занят.
Я усмехнулась про себя. Уже командует, вот ведь! Герой. А ведь верно говорит, не подкопаешься...
Мы прошли в ворота. Двое стражников у караулки и голов не повернули. Третий вообще спал, привалясь к стене.
- Завтра после полудня, - заявил Кукушонок приказным тоном, строго щурясь вдаль, - как смена моя кончится, зайду за тобой. Сплаваем на остров. Покажешь...
На узких опустевших улицах было гораздо темнее, чем за стенами. Городская ночь пока еще робела выползать на площади и поднимать голову к небу, но каньоны переулков и колодцы дворов были переполнены ею по самые карнизы крыш. Ночь медленно, как тяжелый дым, катилась под наклон, в сторону реки. Только на черепице, расчерченной трубами и силуэтами котов, таял последний чахоточный румянец.
На подходе к трактиру Кукушонок нахмурился, лицо его напряглось. Он поднял руку, останавливая меня. У коновязи толпились лошади, много лошадей, и даже в сумерках я смогла разглядеть, что все они в дорогих попонах, в блестящей позолоченной сбруе. Вокруг прохаживались двое мальчиков, одетых как слуги, но тоже очень добротно. Круга света от фонаря над воротами было достаточно, чтобы пестрота желтого и алого бросилась в глаза. Кукушонок зло выругался.
- Что случилось?
- Ничего хорошего. Дьявол! Надо же было так влипнуть!
- Кто-то загулял в трактире? Кто-то из благородных?
- Угу. Загулял. Высочество наше бесценное со товарищи, не к ночи будь помянуто. Поворачивай оглобли, барышня. Нам тут делать нечего.
- Погоди, - я засуетилась, - У меня там вещи.
Кукушонок ударил кулаком по раскрытой ладони.
- Каюк твоим вещам.
- Почему - каюк?
- По кочану. Разнесут трактир по щепочкам. Или подожгут.
- Да ты что? Эта... принцесса... она что, совсем?
- Да хрен ее знает. Временами кажется, что совсем. - Ратер скорчил рожу, глядя на закрытые окна трактира. Из щелей между ставен лился свет. Внутри шумно гуляли. - Одержимая она. То месяцами в Нагоре сидит, носа не кажет, то вдруг на нее блажь находит, пьянки, гулянки. Тогда ей с бандой лучше под ноги не попадаться, затопчут не глядя. А то и что похуже сотворят. Сейчас у них, видать, веселье в разгаре.
- Оно всегда настолько разрушительное?
- Да говорят, ее высочество и в печали не брезгуют что-нибудь расколотить. Или кому-нибудь морду начистить. Или, опять же, поджечь что-нибудь. Говорят, у нее сдвиг на огне. Угли голыми руками хватает. Вот кто у нас ведьма-то настоящая.
- Поджечь? Она поджигает дома?
Парень закусил губу, нахмурился.
- Горело тут несколько раз... Кто говорит - сама подожгла, кто - масляный фонарь по пьяни уронили... Вообще-то они в лесу костры жгут. И прыгают через них голяком. Хотя, может, это враки. Что голяком.
Мы помолчали. Было слышно как внутри трактира голосят и топают, почти заглушая взвизги дудок и гудение виол. Иногда там что-то звенело, трещало и рушилось, и звук падения перекрывал слаженный пьяный хохот.
- Знаешь, - сказала я, - думаю, там можно пройти через двор. Там есть лестница на верхнюю галерею. А в зал мы не сунемся.
- Без барахла невмоготу?
Я закивала.
- Дьявол... Стой тут, я сам схожу. Давай ключи. Где твоя комната?
- А если тебя зацапают как вора? Ты погляди на себя - голодранец!
- Это я голодранец?
- Ну не я же!
Он бешено вытаращил на меня глаза, оглядел мое белое платье, потом свою бахромчатую безрукавочку и сыромятные чуни, похожие на пирожки - и смирился.
- Да, - буркнул он, - голодранец. Но если там сцапают тебя, тебе придется гораздо хуже чем мне.
Мы опять помолчали. В зале надрывно визжала какая-то девица. Визг никак не прекращался. Вот это легкие, подумала я.
- Тогда пойдем вместе. Будешь прикрывать мне тыл.
- Что прикрывать?
- Спину прикрывать.
Он явно хотел уточнить, какие именно тылы мне следует прикрывать, но удержался. Махнул рукой.
- Идем. Только я первый.
Мы обошли трактир слева, оставив освещенную улицу за спиной. Здесь, в переулке, сумерки загустели почти до чернильной темноты. Ворота во двор были, конечно, заперты, но маленькая калиточка подалась нажиму и отворилась. Во дворе оказалось несколько светлее; большие квадраты света из окон второго этажа лежали на утоптанной земле. Вдоль стеночки мы двинулись к полуотворенной двери на кухню.
Кукушонок скользнул вперед, а меня привлекло какое-то движение сбоку. Шум веселья доносился сюда едва-едва, и я различила то ли стон, то ли мычание. Человек сидел скорчившись, привалившись плечом к поилке, вокруг вся земля была залита водой, и он сидел прямо в луже. Пьяный в зигзаг.
- Эй, - окликнул шепотом Кукушонок, - ты чего там застряла?
- Иди вперед. Я за тобой.
Пьяные не сидят так - скорчившись, спрятав голову в колени, стиснув себя руками, пьяные не способны сохранять такую неудобную, страшно напряженную позу. Это не пьяный, поняла я. Это, наверное, жертва веселья. Может, раненый.
Зачем-то пригибаясь, я перебежала двор. Присела на корточки перед человеком.
- Эй!
От него исходил жар, настолько ощутимый, что я растерялась. Это не человек, это печка какая-то. Он натужно, с хрипом дышал, а такая скукоженная поза вовсе не способствовала нормальному дыханию.