- Где в этом городе тюрьма? - спросила я.
Спутник мой пожал плечами.
Забавно, если моя догадка верна, и запертый дом таки принадлежал Пеплу, то почему же он не знает, где в городе тюрьма? Хм, а я почему не знаю?
Почему это не знаю? Прекрасно я знаю, где находится тюрьма - недалеко от рыночной площади. Круглая такая приземистая башня с пристроенным к ней длинным зданием, где, собственно, каждую пятницу и вершилось правосудие. Завтра у нас что? Наверное, как раз пятница, если в полдень обещано разбирательство.
- Не беги так быстро, госпожа моя. - Пепел ловко подхватил меня под руку. - Ты ведь изображаешь пожилую женщину, а пожилые женщины не бегают по улицам как угорелые. Двигайся степенно, не торопись. Смотри под ноги, а не по сторонам. Куда мы идем?
- На площадь. Я вспомнила, где находится городская тюрьма.
Рыночная площадь, лишенная навесов и прилавков, пестрых товаров на них и шумной толпы вокруг, оказалась не такой уж и большой. Мы быстро пересекли ее и приблизились к башне.
Вход обнаружился далеко не сразу: нам пришлось погулять кругами, прежде чем мы догадались войти в арку двухэтажного здания, посредине перегороженную железными воротами, и постучать в эти ворота колотушкой. Ответили нам тоже далеко не сразу.
Наконец в щели между створок забрезжил свет и недовольный голос поинтересовался, какого черта. Пепел неожиданно вылез вперед:
- Мое имя Тиваль Пепел из Адесты, со мною благородная Летта Ичелвидд оттуда же! Открывай, грубиян, не заставляй нас ждать на улице!
Щелкнув, в воротах отворилось окошко, в окошке замаячил смурной глаз.
- Валите отседова, благородные господа. - Миролюбиво посоветовал нам обладатель глаза. - В енту свою Адесту. Туточки тюрьма городская, а не богадельня.
- Крысы глаза тебе повыели, смерд, что не отличишь бродяг от господ? Или ты ослеп в своих подземельях?
Я положила ладонь Пеплу на плечо:
- Погоди, Пепел. Не стоит со своим уставом в чужой-то монастырь... Послушай, милейший, - обратилась я к глазу в окошке. - Вчера, во время праздника, был схвачен мой слуга, молодой парнишка из вашего города. До меня дошло, что его обвиняют в воровстве.
- Завтра будет суд, завтра разберетесь. Приходите в полдень.
Окошко захлопнулось, Пепел с новой силой забарабанил колотушкой.
- Какого черта? - разозлились внутри.
- Ах, любезный! - Я достала монетку и завлекающе повертела ею перед окошком. - Разве святая Невена, покровительница Амалеры, не учила добрых своих сограждан состраданию и участию? Не гневи святую, друг мой, и бескорыстная помощь зачтется тебе и на небесах, и в нашем бренном мире.
- Ну так бы сразу и сказали, - забормотали изнутри, лязгая засовом. - Что помощь требуется. Помощь бескорыстную оказать, это мы завсегда. А то затеяли, понимаешь, трепологию... Значит так. Ты, девушка... - калитка в воротах приоткрылась, стражник, с коротким копьем под мышкой и фонарем, висящим на мизинце, приглашающе махнул свободной рукой, - ты, девушка, во двор проходи. А ты, господин Подзаборник, жди ее туточки, в арке... и заткни хайло, потому как не нать мне, чтоб всякие подзаборники у меня по подвалам шастали. А то я тя впущу, а сменщик решит что какой-нито вор из камеры удрал и засадит тя под замок. Хошь под замок?
Пепел нахмурился, но отступил.
- Я буду ждать здесь, госпожа, - сказал он, и калитка захлопнулась.
- И кого, значить, те надобно, барышня благородная? - Под нос мне недвусмысленно сунулась стражникова лапа, пришлось расстаться с архентой. - Хм, хм, - пробурчал страж. - Чой-то не шибко жалуют на небесах енто самое сострадание.
- Не дерзи небесам, воин. Терпение и кротость вознаграждаются вдвойне.
- Ага, - смирился страж. - Ну тады будем терпеливы. Кого, говоришь, тебе повидать надобно?
- Слугу моего. По имени Ратер Кукушонок, его вчера схватили, во время праздника.
- Ладныть, найдем. Воришка, говоришь?
- Он не вор. Он честный человек. Его схватили по ошибке.
- Ой, барышня, знаем мы енти ошибки. Видала б ты, сколько вчера таких честных сюда приволокли. У нас тут четыре общих, так все под завязку. Завтра ентих честных в железо оденут - и в морское путешествие, лет эдак на пяток.
Мы пересекли двор, полукольцом окружающий башню. Спустились на несколько ступеней, к утопленной в стене двери в подземелье. Зазвенели ключи, стражник, нажав плечом, отвалил тяжелую створку. Из проема выплыл сырой, промозгло-душный мрак.
- Держись за стенку, барышня, здесь ступеньки скользкие. Чего носом крутишь? Чуешь, как мерзость человеческая пахнет? Во! Все мы, человеки, суть грязные животные... Эгей!! - вдруг в голос завопил страж. - Господа воры-негодяи! Кто из вас Ратер Кукушонок, отзовись! Эгей!
Послышался дробный железный лязг - мой проводник, проходя мимо камер, провел ключами по решетке. Темнота внутри заволновалась, отозвалась волной ропота, ругани, вскриков, плача.
- Выпустите! Выпустите меня! Я невиновна!
- Когда жрать дадут, итить вашу маму через левое колено...
- Куда женщину ведешь, козья морда, давай ее к нам...
- Не тро-гай-те ме-ня. Не тро-гай-те...
- Хооорт! Хооорт! Где Хорт, собачьи дети? Хорт, черт плешивый, где ты?
- Барышня! Барышня! Найди Касю Одноглазого, это у Новой Церкви, слышь, скажи ему...
Я вырвала край юбки из цеплючей пятерни. Страж ловко прошелся древком копья по тянущимся в коридор рукам. Бледные пятна лиц в полумраке за решетками плавали и разевали рты как какие-то больные глубоководные рыбы. Они были совершенно одинаковы, я с трудом отличала мужчину от женщины, мальчика от старухи.
- Держись середины коридора, барышня, - велел стражник. - Не зевай, а то одежу порвут, идолы. А ну, руки прочь! Мало получил? Щасс еще приласкаю. - И снова во весь голос: - Эгей! Который здесь Ратер Кукушонок, отзовись!
- А Лахор Лягушонок вам не нужен?
- А Люм Зараза? Это я! Можа я спонадоблюсь? Бери не глядя, задарма...
- Мама... мамочка моя...
- Леста! Да пустите же вы, уроды... Леста, я здесь!
- Ратер?
Расталкивая шевелящиеся тела, к решетке пробился кто-то, такой же бледный, с больным рыбьим лицом. Грудью навалился на прутья, вжался лбом, протискивая в узкий промежуток черные бесформенные губы:
- Пришла... надо же... А я все гадал - придешь, не придешь...
- Это, что ли, твой воришка? - стражник на всякий случай занес древко.
- Да, это он. Любезный, выпусти его на два слова, пожалуйста!
- Еще чего, сбрендила, камеру отпирать! Так говорите. Через решетку. Щасс прочих отгоню... А ну убрали рыла, шушера!
Загремело копье о прутья, кто-то взвизгнул, кто-то захохотал.
- Ратери... - Я шагнула поближе, всматриваясь в чумазое неузнаваемое лицо. - Тебя били? Ох... бедный мой...
Глаза его сумасшедше блестели в темноте. Один был обведен траурной каймой и наполовину заплыл; на щеке чернела большая клякса - то ли ссадина, то ли грязь.
- Леста, я ничего не крал.
- Я знаю, знаю. У тебя нашли деньги, мои деньги. Почему ты не сказал, что они мои?
- Леста, слушай. - Холодные пальцы ухватили меня за запястья. - Нельзя мне было говорить. Тебя бы... это... как свидетеля. Позвали бы.
- Призвали как свидетеля. Конечно! Завтра, говорят, будет суд, я приду свидетельствовать.
- Нет. Не надо. Чем докажешь, что деньги твои? Ты хоть помнишь, скоко их там было, в кошельке этом?
- Э-э...
- Во. Я тоже ни черта не помню. А судейские тутошние, смекай, народ ушлый, начнут расспрашивать, кто ты, да откуда, да за какой корыстью приехала... врать начнешь, выворачиваться, а врать ты ни на полстолька не умеешь.
- Умею, когда надо. Я виновата, тебя из-за моих криков схватили...
Ратер пропихнул сквозь прутья руку почти до локтя и сгреб меня в охапку. Разбитые губы воткнулись в ухо:
- Не спорь, а? Ну, не спорь. Не надо мне такого, чтобы с тобой случилось что поганое. Ты смекай, ежели они неладное почуют, от тебя ведь ни в жизнь не отвяжутся. Ежели унюхают, какие сокровища за спиной у тебя ... наизнанку вывернут ... остров твой по камешку растащат... мантикора... на чучело пустят...