А вот еще слушок: в том платочке, в кирзовых сапогах и телогрейке (а Лёле всё к лицу) она шаталась по строительной площадке, где разбирали кирпичи от взорванного храма Христа. Что делала? Да работягам (начали заигрывать с дивчиной!) сказала (голос задиристый, как ветерок с Москвы-реки): «Вы, что ли, дурики? Вы чёй взрывали? Вон — зенки-то разуйте — храм стоит!» Махнув платочком — кольцо змеи и круг, и снова круг — нарисовала в белых снегах живого храма красоту.
В психолечебнице старательно кололи всем работягам по ягодице в день...
3.
Ху-ху-ху... какая чудотворица... — смеялся Марк Дотошник, — а если в самом деле всё могла, то почему войну не предотвратила? Удивительные эти люди — экстрасенсы, парапсихологи, святые... Когда не просят, чудеса прут, как каша. А молит целый свет — они молчок...
Но только с войной Дотошник пальцем в небо. Дело даже не в том, что 28 мая 1941-го в Москве... снег пошел! (Я уверен, Лёля так «предупреждала» москвичей.) Но главное — теперь-то каждый знает про проклятие Тамерлана, а вот тогда, в июне 1941-го, лишь Лёля знала. Если совсем точно, то 14 июня Лёля с подругой (ну, конечно, Галка Фридман) и Антуаном (как всегда, при ней) пришла на шумный праздник к Игореше Грабарю (на именинном пироге семьдесят свечей!), там, кстати, пела свои «Туфли-лодочки» и «Кукараччу», и «Во поле березоньку», оправдывалась перед Наденькой Ламановой из-за того, что не надела крымских шаровар (горячий шик!), убегала, чуть не разлив шампанское, от Немировича, пила на брудершафт с Фаечкой Раневской (по всей науке — со сладким матюгом!), потом еще водила хоровод и показала, как у аргентинок кладут на бедра руки кабальеро, напоила (раз рюмка, два) соглядатая, чтобы жизнь не портил никому (с зрачками закатившимися он спал среди мольбертов), а Бореньке Ливанову, артисту, напротив, запретила пить («Не остановитесь, я вас запрезираю. Нет, лучше пряник, Боря дорогой. Я после вас поцелую в лобик — но только трезвого, мой Боря дорогой») Неудивительно, что в два часа ночи он уезжал к себе трезвый очень злой. Я не к тому, что Лёля разыграла (или, в самом деле, ее в объятиях вообразил?), а к тому, что здоровье ближнего ей небезразлично. И даже — вот невидаль! но весь бомонд Лёлю упросил — спела после привычного репертуара песенку блатную — дворянке Лёле и такое по плечу. Тем более, праздник был в Замоскворечье, а Зацепа (что в песне) оттуда в двух шагах, и как подмигивала после каждого куплета, вы бы знали!
На Зацепе цыпу подцепили
И на цыпу цыкнули: ты, цыц!
На Зацепе цыпу оценили
В тыщу поцелуев на счет цыц.
Цыца-цыца-цыца-цыца-цыца!
Ты целуй еще меня, целуй!
Цыца-цыца-цыца-цыца-цыца!
Дай мне в губы сладкий поцелуй!
На Зацепе жареный цыпленок
Клюнул в же цыгана на счет цыц.
Ты вали отсюда, мой миленок.
Здесь целуют цыпу на счет цыц.
Каблучком выстукивала — цыца! — и браслетами — ах, цыца! — на запястьях — и на стул (руку подал ревущий от восторга Грабарь) порхнула! — тут все двинулись, загудели, поплыли, понеслись... Немирович, упав на колено, руки распахнул — сердце швыряю к ногам возлюбленной! — «Не перестаю удивляться, отчего она не выступает у нас на театре», — трубил Ливанов (с болью смотря на пустеющий бокал собеседника) — «Золотой голосок», — пищал кто-то пухленький в бархатном пиджаке — «Зо... зо... зозолотые ту... тутуфельки» (художник Нестеров, как известно, заикался) — «Я уговорю ее, тпр-ры-фы (в клетчатый платок), позировать обнаженной, — скульптор Барщ, — что-нибудь на тему «Заря новой эры»! Уверен, после «Булыжника — орудия пролетариата» это станет хрестоматийным произведением». А Лёля туфельками, туфельками стуки-постук, стуки-постук:
На Зацепе много есть лавчонок,
Мы на цыпоньках туда пойдем.
Ты кусай замочек, мой волчонок,
К цыпе золотишко отнесем.
Цыца-цыца-цыца-цыца-цыца!
Ты целуй меня за золотой!
Цыца-цыца-цыца-цыца-цыца!
В губы, в мои губы, ведь ты мой!
На Зацепе домик есть с решеткой,
Там, цыпуля, сухо и тепло.
Надзиратель там с большою плеткой,
Только, цыц, я вовсе не трепло.
Заревели генерал-басом, с шампанским повалили к Лёле — дзинь! бам! — целоваться, — хоть ладошку, хоть туфельку — «Хам!» — кричал кто-то (это бойкую брюнетку облапили за неимением лучшего) — «Плегче» — Ливанов протрубил, Немировичу плешь из рюмки окропили — лишь поэт Егорий Метростроевский в сторонке чирикал в блокноте: он-то знал (до утра в Нащокинском под окнами Лёли вышагивал): никому с Золотой Туфелькой не миловаться:
Цыпа мне в ответ зацокотала:
Я теперь с цыганами дружу,
Губки на добро я раскатала,
На танцульках весело кружу.
Цыца-цыца-цыца-цыца-цыца!
Жареный цыпленок дорогой!
Цыца-цыца-цыца-цыца-цыца!
Сунешь ножик в ребрышко, ты мой!
4.
Тпр-ру... Так про Тамерлана забудешь. Продолжаю. Чтобы отдышаться, Лёля плюх на диванчик — и сразу двое огонек ей поднесли — она тогда курила папироски в янтарном мундштуке (мерси — направо, мерси — налево). Справа — грузный, видный, русак словно при батюшке-царе. Мишель Герасимов? Очень приятно. Наслышана, вы кудесник черепов. Берете косточки и — бац! — портрет как с фото! А, правда, физиономия, то есть, простите, личико татарское вышло у Жана Грозного? Я не удивлена. Но все-таки (пальчиком погрозит) мне кажется, вы слегка фокусник, признайтесь? Без обиды. Меня ведь тоже фокусницей зовут. Да, переводчица. Где-то надо использовать мой Смольный институт. А вы? (К кавалеру слева с лицом южанина.) Маля Каюмов, кинооператор? Ну пригласите (глаза прищурила), я в кино приду. Какие больше мне по вкусу фильмы? Конечно, про любовь, ха-ха-ха-ха... Теперь вы археолог? И замечательно! А где копать? (Нахмурилась.) Могилку Тамерлана? Железный хромец, так его растак (последнее вполголоса — национальных чувств не щекотала). Но Маля, милый, и Мишель, как будто вы не знаете, что с этой могилой лучше — ха-ха-ха — быть поосторожней... Я понимаю (круглит глаза), вы — передовые... Ну, разумеется, суеверий болтовня... А все-таки не лучше ли другого покамест из могилки извлекать? Этот Тамерлаша был дяденька ох неугомонный. Туда-сюда скакал, на месте не сиделось, шило в ж... — кх! — не шило, а саблей — вжиу-жи!.. Нет бы, как мсье Улугбек, на звездочки глядеть и на чинару, стихи слагать, красавиц баловать... Нет, дорогие, Тамерлан не из моего романа... Так и передайте... Товарища Калинина я лично знаю... Товарищ Масрубаков? Хм... Познакомьте. Летите завтра в гости к Тамерлану? (Вздохнет печально.) Мальчишки глупые (последнее — не вслух).
Что с ними было сделать? Как с другим — рюмашкой. (Парапсихологам не чужды методы простые.) Малю Каюмова к себе Галка Фридман в Кривоарбатский («Мне парень нравится», — басила и перышком в авто уволокла). А Михал Михалыча Герасимова? С ним сложнее. Он язвенник (вот вам богатырь), к тому же и глазастый. Смекнул, что есть у незнакомки с лисьим взглядом какой-то к Тамерлану интерес... Но Лёля и к нему нашла отмычку...
Мишель, вы знаете, я с французскими корнями? Ага. А череп — вы не поверите — мсье Нострадамуса? Вы зря смеетесь. Девичья фамилия прабабки Де Нострадам...
Го-го-го, какой разнос в высоких кабинетах устроили двум жертвам ворожбы! Каюмова грозились расстрелять за аморалку (он же не сказки к Фридман заехал почитать). Герасимова строго допросили. Какие-такие черепа из личных склепов французских эмигрантов? Вы с ума сошли. Международное — мать вашу! — положение!
Четыре дня обоих приводили в чувство. Втолкнули в самолет (Маля Каюмов кислый полетел, Герасимов нахохлившись, молчали), 20 июня могилу Тамерлана вскрыли. Спустя два дня — война.