Подругами они остались. Но, повторимся, Экзюпери — не ветчина, чтоб разделить по-братски. Всем, кроме Лёли, Шиловская порассказала, кто приедет: «...Я говорю ему (т.е. Экзюпери), вы к нам в Москву-красавицу в апреле, когда проснется солнышко, ха-ха, когда начнут на ветках растабары воробушки, скворешки и скворцы, ну а москвички — ха-ха — на подоконниках танцуют с ведрами и тряпками в руках — чтобы сияли стекла... Я говорю ему: Москва ведь город, где, милый летчик, любовь летает на сердечном самолете, чуть спотыкаясь на остром каблучке. Я говорю ему, ах, летчик, что вы понимаете в полетах, мой гений-муж придумал для меня мазь вместе с щеткою — порх! — и взлетела. Я каждый вечер над городом парю. Вы разве, говорю, встречали город, в котором могут быть шоферами грачи? Город, куда заглядывают лоси-губошлепы и произносят слова на языке, который знал лишь Соломон библейский, а может, Соломон-лудильщик, ха-ха, из Мокринского переулка на Варварке...»
Но только Мака планы спутал все. Он удивился, что глупеньких навалом, а Лёли-чаровницы нет. Пока Экзюпери смешил всех карточными фокусами (знал сотню!), Мака на кухню — цып-цып-цып — и с мягким киевским прононсом в трубку: «...божественная, стало быть, к нам забеги...» И Лёля не артачилась — пришла. С Экзюпери чуть в дверях не разминулись. Он поухаживал за незнакомкой (манто снимая, прикоснуться плеч). А кашне? — цопнул пальцем с улыбкою любителя небес. «Вы, кажется, чуть не забыли шляпу?» (это Лёля) «А-а! — засмеется Антуан. — Забыл бы — невелика потеря — измятая старушка монплезир». Прощаясь, приобнимет Лёлю — «Вы позволите? Ведь я, наверное, не скоро вас увижу, а может, никогда...» — «Ну что ж (Лёля ответит), хотите, я вам на память шутку подарю — вы будете всех спрашивать, и всегда все будут отвечать одно и то же».— «Хочу!» — «Знаете, что у вас в руках?» — «Как что? Шляпа». — «Ха-ха-ха! Ну какая шляпа... Это, милый Антуан, удав, который проглотил слона!..»
7.
И все равно шипел Дотошник: «Шан-Гирей к Экзюпери не подсылали? Хорошо. В перины не подкладывали для упрочения международно-интересного положения? Хорошо. Но и про шляпу басни кукарекать доверчивым цыплятам не гони!».
Басни?! Но для того и написана биография Лёли Шан-Гирей, чтобы отделить, так сказать, зерна от, так сказать, плевел. Никто, например, всерьез не утверждает, что звонок Сталина — Булгакову — дело рук Лёли Шан-Гирей. И всем известно, что Сталин сам (ну не хитрюга?) Грише Александрову сказал: «А не создать ли нам камэдыю?» — «И создадим (трях чубом) Йосеф Висрионыч! (молодцевато)» Да, Лёля с Гришей и Любочкой Орловой была весьма дружна. Но мы знаем точно, что ее гипнотизерских глаз Орлова поостерегалась. И не тянула в гости, если хотела первой поблистать (прямо как Шиловская!). Так что шашлыки по-карски Гриша и Любочка уписывали на даче со Сталиным без Лёли. После конфуза с якобы протухшим гримом (когда Орлова набрала годы и килограммы) она иной раз поддевала Лёлю в глаза и за глаза — «Ну (чмок в щечку) как живешь, белогвардейка?» — «С красногвардейками (молвит Лёля) лобызаюсь (чмок) и дружу».
Впрочем, Лиза Лухманова напоминает, что присловье Лёли «побольше смейтесь и поменьше злитесь» порхало по Москве 1930-х. Может, крестной матерью кинокомедии Лёля все-таки была? Будто бы сюжет «Веселых ребят» она между прочим подкинет Ленечке Утесову (он, как мы помним, тоже за ней приударял). Известно, что Игорешенька Ильинский к Лёле в Нащокинский забегал, чтобы пройтись с ней по паркету топ-ти-топ (как он выражался), заучить под Лёлину диктовку модный фокс-американо... А история с мороженым? Поскакивал в те годы анекдот, что тоннами холодного продукта Москва обязана кокетке, за которой вился Микоян. Кокетка брякнет: «Мой поцелуй вас страшно обожжет! Как в таком случае охладитесь?». Микоян (секунды две подумав): «Мороженым!». И наладил производство... Вот только Лёля здесь ни при чем: известно, шутка принадлежит актрисе театра оперетты Танечке Пашуто. Ее портрет в нарочито-народной косынке изображался на ларях мороженщиц — ведь поначалу многие пугались «сахарного льда». А тут, гляди, дивчина лопает пять порций! На том портрете — вздернут смелый носик и подбородок с ямочкой. Никак не Шан-Гирей!
Мороженое — безделица. Мне попадалась статья, в которой автор всерьез утверждал, что «продажа» в 1925 году Эйфелевой башни... на металлолом! — дело Шан-Гирей! И ведь действительно продали. Но при чем здесь Лёля? Она в Париж тогда не выезжала. Правильно, — говорят защитники этой версии, — но мы говорим об афере Виктора Люстига (и смотрят торжествующе). Гляньте в путеводители по Парижу и удостоверьтесь, что мсье Люстиг продал башню... дважды! Второй раз, правда, его накрыли. Зато в первый раз — сошло! Но, повторимся, Лёля-то при чем? При том, что, собираясь в Париж (да, собиралась — Данон засыпал Лёлю приглашениями), объявила будто бы, что не желает, чтобы во время ее приезда внимание туристов по-прежнему сжирала «Железная Дама» — Тур Эйфель* . «Пусть (Лёля потрепала по щеке Виктора Люстига — он был в Москве проездом до Пекина) любуются и парижане, и заезжане только на меня! Виктор, устроишь?» Но разве Шан-Гирей настолько тщеславна? Я уверен: Лёля и «Железная Дама» поняли бы, в случае свиданья, друг друга. Я мысленно вижу неосуществленный фотоснимок — Лёля в парусине платья на фоне Тур Эйфель — и несколько заржавленная Дама взирает с удовольствием на бель-рюс **...
Случается, биографы Шан-Гирей идут по следу, не покупаясь на сенсации, но все равно падают в ловушку. Так, например, произошло в истолковании отношений Шан-Гирей и Владимира Маяковского. Чего тут не нагромождено! И желание оттеснить Брик («Лилю» обменять на «Лёлю»). И попытка — через связи Маяковского — выпрыгнуть за границу. Даже гульбу на автомобиле Маяковского приплели. Спасибо, самоубийство гения не навесили на Шан-Гирей.
Поэт и Шан-Гирей были знакомы? Да. Поэт оказывал Шан-Гирей знаки внимания? Да. Шан-Гирей, в ответ, симпатизировала поэту? Нет. Вспомните случай в Доме печати на Никитском бульваре. Ух, как старался Владимир Владимирович преподать Рыжему Бесенку (так прозвал Лёлю) урок бильярда! Виртуозничал, бил по шарам из-за спины, бил с закрытыми глазами, продувших запихивал под стол, пел Лёле в уши, рифмуя «балабошку» (вид кия) и «Лёлёшку» — кончилось, как мы знаем, порошком из мела — похотливцу в глаза (кто-то уверял, что засунула ему в горло шар бильярдный!). Через пять дней нашел Лёлю — явился с повинной, грустный, тихий, терпел поначалу присутствие рыцаря Антуана Роланжа (потом, конечно, пустит эпиграмму — «Из всех холеных рож / Архихоленый — Роланж» — Лёля этого, на счастье Маяковского, не узнала). А чтобы совсем простила — прогудел ей из Америки — как и положено — стихи — старшее поколение, разумеется, учило их в школе: «Срочная депеша пролетарского поэта Владимира Маяковского его возлюбленной Лёлечке Шан-Гирей, с признанием в минутной аполитической слабости, вызванной эгоистическим пониманием любви». Не забыли начало? —
Сердце бьется в апреле
аллегро.
Здесь Нью-Йорк,
здесь мучают негров.
И, признайтесь, вас интриговала экзотическая фамилия адресата в финальной строфе:
Сначала негров
согрей,
А после спеши к
Шан-Гирей.
8.
Да что поэзия: поклонник принес Лёле бессмертие в виде... летательного аппарата! Чудак и выдумщик Владимир Татлин в 1932-м (под влиянием обмолвок Лёли, что человеку вольному летать сам Бог велел) создал махолёт «Летатлин» (зашифровал Лёля + Татлин). Он уверял, что махолёт не поднимается в воздух только потому, что предназначен исключительно для Лёли. А ее уговорить туда воссесть непросто — «Она летает, — Татлин жевал папироску, — без Летатлина. Вон — туфли, что в углу стоят. Наденет в полночь и летает над Москвой. Меня вусмерть как-то испугала: сижу-лежу в своей я мастерской — мой дом-скворешник на Остоженке видали? — и вдруг — скри-скри в черное окно — там Лёля в снежном платье и смеется: ну, Татлин, расскажи мне сказку, а то, представь, соседушка, бессонница умучила меня, пришлось накинуть туфли-быстролёты — по облачкам пройтись к тебе...» (Марк Дотошник, к слову, из этого сделал вывод, что Татлин страдал запоями.)