— Я признаюсь! Порезал мужика! Судите!
Я предложил ему сесть, угостил папиросой.
— За что отбываете срок?
Заступа ответил не сразу, сладко затянулся, выпустил вверх дым.
— Хм, гражданин начальник, зачем вспоминать старое… Лучше пойдем по новому.
— Мой долг интересоваться всем.
Заступа взял новую папиросу, прикурил.
— Неинтересно! У растяпы чемодан свистнул. Так сказать, кроха-буравчик. По-вашему — разбойник. Ну, немножко причесал ему шевелюру… — и деланно улыбнулся. — Открыл крышку, а там всякая, простите… зубная щетка, нафталин, помада, женские панталоны. Деньги я взял, а ту чертовщину бросил. Дали мне за это — на всю катушку. Сижу — скучаю, нудно, холодно и голодно. Вишь, какой худой! Кровь жабья — не греет. А тут у вас — лампосе! — тепло, мухи не кусают, комары не сосут. Завидую. Там же они — будто скорпионы. Житья нет от них.
— Семью имеете?
— Семью? Ха, ха! А на шут она мне! Измена, обман, развод… Бобылем лучше. Ни кола ни двора. Вольная птица.
— До этого вас тоже судили? — интересуюсь дальше.
— Эх, гражданин начальник! Было дело. За махонькую кражу взяли. Закатушили на два годочка.
— Значит, вы его убили? — неожиданно задал я вопрос.
— Не… не убивал… Мокрого у меня нет. Подрезать — подрезал, так мне сказали. — Заступа вскочил, потом сел и заерзал на стуле, стал рыться в карманах. Я догадался — ищет папиросы.
— Можно? — показал он рукой.
Я подал ему пачку своих. Он взял папиросу, подул в мундштук, размял табак, прикурил. Сладко затянулся и закашлялся. Глотнул из стакана воды, потянулся.
— Не выспались?
— Какой там сон в КПЗ! Голые доски, — ехидно улыбнулся. — Может, подскажете, пусть матрац подкинут.
— Режим для всех одинаков, — разъяснил я ему.
Помолчали. Заступа продолжал курить, выпуская из носа дым. Левая рука его лежала на коленях, заметно вздрагивала.
— Ну, а теперь расскажите не спеша, все по порядку, — предложил я ему.
Заступа поднял на меня серые глаза, прищурился.
— Там в деле все есть. Ничего нового, — ответил, тряхнув головой.
— Дело делом, а вы расскажите сами, так понятнее, — попросил я снова.
Он, как видно, хотел выпытать у меня о судьбе потерпевшего. После выкуренной папиросы будто невзначай бросил:
— Начальник, скажите, тот мужик убит или вы меня — на пушку?
— Убит, — ответил я ему.
— Да, ситуация, скажем, фронтовая, — буркнул он.
Снова закурил и занервничал: тер пальцами виски, хватался за сердце.
— Болит? — посочувствовал я.
— Ноет, — выдавил. — Так всегда перед следователем.
Затем приподнялся, шумно скрипнул стулом.
— Слушайте. Было, значит, так. Знать, иду по селу. Мужик мне навстречу… Пьян, конечно. «Дай прикурить», — попросил его. А он как бычок: «Какой я курец» — и как двинет меня в скулу. У меня из глаз искры… Вы бы тоже не выдержали. Я со злости его ножичком — раз. Вот сюда, — поднял рубаху и показал место ниже пупка, куда он якобы нанес ножевое ранение. (У потерпевшего же — рана прямо в сердце). Снова закурил, задумался и неожиданно попросил: — Покажите мне того мужика. Я его сразу опознаю. Интересный мужик!
Я не ответил и еще больше насторожился.
«Что же побудило этого человека взять на себя тяжкое преступление? Подговорили?»
И тут же поползли другие мысли: «Как же Заступа мог знать о преступлении, совершенном здесь, в далеком селе?»
Отогнав сомнения, спросил:
— Сможете показать то место, где вы совершили преступление?
— Нет, — ответил раздраженно Заступа. — Чего не могу, того не могу. Было темно, дул встречный ветер, такой колючий, что аж дух захватывало.
Он снова задумался, будто вспоминал тот роковой вечер. В глаза мне не смотрел, боялся выдать себя. Погасив в пепельнице папиросу, взял новую, прикурил. Его лицо осунулось еще больше, стало землистым, нижняя губа заметно вздрагивала.
— Опишите внешность того мужчины. В чем был одет, — попросил я.
Заступа задумался, глубоко, с шумом вздохнул и тихо, как-то разочарованно промолвил:
— Дело было осенью. Значит, мужик был в пальто. В черном пальто. Это уж точно.
— А на голове?
— Шапка, конечно.
Посмотрел на меня, проверяя, поверил ли я ему, и тотчас же добавил, но уже тише:
— В чем же в такую погоду ходят? (По материалам же дела потерпевший был в фуражке и не в пальто, а в сером плаще).
— Какая обувь? — продолжал допытываться я.
Он заерзал на стуле, потянулся к папиросам, ехидно улыбнулся:
— Гражданин следователь, зачем вам вся эта мелочь? Что на нем? Никто до этого меня не спрашивал. Главное то, что я его подрезал.