Гонимая неведомым чувством, встаю и направляюсь в сторону санузла. Правда, санузел – слишком громко сказано. Это небольшой бетонный закуток, внутри которого одиноко стоял некогда белый унитаз, с вековым налетом и ржавым осадком. Самое главное сейчас – это припрятанный отломанный кусок керамической плитки, коей была отделана одна треть санузла.
Острый сколок плясал в руках, оставляя на коже тонкие, кровавые борозды, сочащиеся алой сукровицей. Из карих глаз на руку падали слезы, оставляя маленькие лужицы, в которых, казалось, отражалось прошлое... Пальцы сжали осколок и… Пространство разорвал дикий крик, керамика отлетела в сторону, описав в воздухе кривую дугу. В глазах вспыхнуло два ярких, пылающих искрами огня. Это не выход, смерть не выход! Я должна выжить, должна терпеть! Несмотря ни на что… Обильная, теплая струя крови коснулась кожи, оседая на темный пол.
- Я хочу жить!!!
О чем я думала? Что чувствовала в этот? Какие мысли блуждали в сознании, путаясь в стенах рассудка, чуть не заставив сдаться? Я не имею права уйти… Не могу оставить Киру, маму, Билла… Я в ответе за этих людей. Что они обо мне подумают, узнав, что я вот так сдалась. Предпочла сдохнуть от куска керамики в импровизированном туалете? Громогласным и немым хором сотен вкрадчивых шепотков растворялись в пустоте сознания мечты, превращая в обрывки мыслей и грез. Пытаюсь остановить кровь, перевязав запястье куском ткани. Она быстро окрашивается в багровый цвет. Слишком быстро…
Все что у меня сейчас есть - это настоящее. Новый, наполненный болью и страданием мир, рожденный в пекущем пламени ненависти, который окружает меня. Этот далекий, покрытый морозным инеем равнодушия горизонт, за которым алыми бликами полыхает надежда на спасение на вновь обретенное мирное существование, сейчас так далека, как никогда. Этот яростный, леденящий тело ветер отчаянья, пробирающий до костей, заставляющий сердце, замерев над пропастью, бешено колотиться, прогоняя по венам литры теплой крови… Но было еще кое-что, и это, что-то иное, непонятное, то, что-то наполняло грудь, разрывая легкие с каждым новым вздохом. Это ощущение пьянящей пустоты.
Я видела их практически каждую ночь…сны, видения. В них я вновь и вновь возвращалась домой, в свой маленький, уютный дом в деревни с деревянной верандой и черепичной крышей. Старая краска местами облупливалась, и сыпалась на землю. Я видела свой небольшой виноградник – моя детская гордость, где в лучах яркого солнца поблескивали темными боками большие, налитые соком, виноградины. А еще…а еще я видела родных. Видела своих пожилых бабушку и дедушку, смотрящих на меня усталым, добрым и слегка укоризненным взором. Мать – вечно суетливую, но любящую. Видела отчима, который за всю мою жизнь, как не крути, стал кем-то большим, нежели просто посторонним человеком. Видела Киру, впервые пришедшую к нам в класс с широкой, белозубой улыбкой. И Билла… Такого родного, такого любимого… Они смотрели на меня, звали, каждую ночь, являясь во снах. И вдруг…картина изменилась. Яркое небо вдруг почернело, скрывая лик ласкового солнца пеленой туч. Где-то на горизонте метнулась вниз белая полоска, с тяжелым стоном ударяясь в землю… На глазах горизонт взорвался, окрашивая черные тучи в неестественный, алый цвет. Огромная, огненная волна метнулась вперед, сжигая все на своем пути, истребляя саму жизнь чудовищным порывом ветра… Я пыталась бежать, но ноги приросли к земле, будто налитые тоннами чугуна. С титаническим трудом делаю первый шаг, но с ужасом замечаю, что все мои близкие стоят на месте, взирая на меня теплым, любящим взглядом, в котором все больше нарастала тревога и неописуемый ужас… Я зову их с собой, кричу, чтобы бежали, но они стоят на месте, лишь по худой щеке матери одиноко бежит тонкая, блестящая слеза…
Сознание совсем помутнело, испарилось, как облачко сизого дыма, заставляя мысленно кричать. Я знала, сейчас, что, закрыв глаза, больше не проснусь. Больше не увижу дорогих мне людей, не почувствую, как жаркие лучики солнца озорницей бегают по коже, как легкий свежий воздух ласкает распущенные волосы на ветру, а взгляд затерялся в где-то в бескрайнем голубом небосводе… Я не могу закрыть глаза! Борюсь. Стараюсь держать сознание на плаву воспоминаниями, но это уже не в моей власти. В бреду падаю на пол, соприкасаясь горячим лбом о ледяной пол, и прикрывая глаза. Холод. Все тот же леденящий душу и тело. Значит, я почти умерла?
Находясь на грани полуяви, слух улавливает звуки разного происхождения. Крики, бранные слова, простое бормотанье. Значит, жива…
Так странно все.... Может потому, что кошмар поглощал звуки, словно вата? Впитывал, фильтровал, и доводил до сознания лишь частично, а обоняние тем временем, служило помощником. Нос драл специфический запах ацетона со странной примесью йода. Предчувствие неотвратимой беды вновь захлестнуло. Кажется, если я сейчас не заплачу, или не закричу, то случится что-то невообразимое. Только есть одно препятствие – я не могу ничего! Сознание и тело настолько слабы, что уже не реагируют на новые угрозы для жизни. И я понимаю их, прекрасно понимаю. Мысленно дергаюсь, потому что локтевой район правой руки пронзает тончайшая игла. Медленно, словно нехотя, попадает в венку. Неприятно. Состояние полнейшего душевного равновесия поволокой окутало остатки сознания. С каждой секундой мне становилось легче дышать: вдох…выдох…вдох… Мысли…мысли куда-то исчезли, забились в угол, уступив место свободному потоку сознания. Я знаю, что по моим венам течет кровь, через нервные узлы проходят электрические импульсы, множество химических реакций одновременно протекают каждую секунду внутри меня, но все это ускользает! Вот я стою на улице около дома в Лос-Анджелесе, обычный городской пейзаж – высотные дома, ребенок гуляет с матерью, машины торопливо проезжают мимо, солнце на небе нестерпимо, но так по родному паллет. Мгновенно прекрасный пейзаж окрашивается чернотой. Странная дрожь потекла по телу электрическим током. Дрожь, не связанная с холодом, потому что было наоборот - жарко. Удивительно жарко. Внутри, откуда-то из живота, поднимался вверх столб приятного огня, который, впрочем, никак не мог растопить кусок льда в груди, кусок страха, пульсирующего и сотрясающего тело. В голове взорвалось тысячи фейерверков, петард. Или это происходит наяву? Они взрываются каждый по отдельности, но вместе образуют полотно. Полотно из звезд. Вдруг мириады огоньков собираются в один большущий круг и кружатся в удивительном танце. Они рассыпаются в одиночке, затем снова вскруживают голову своей искоркой. Хочется бежать, кричать во всю глотку от внезапно навалившегося чувства кайфа и вселенского блаженства. Нет ничего! Есть только я и эти ощущения. Прежде чем окончательно отключиться от переизбытка ярких эмоций, разум выхватывает из пустоты бесцветный голос:
- Кажется, наркотик подействовал!
***
Он следил за лицами в толпе. Многие оглядывались на него с искоркой любопытства, на мгновение их интерес привлекала его высокая, худощавая фигура, сдержанная гибкость движений. Кеды, светлые джинсы, повязанная на бедрах красная рубаха и потрепанная футболка не первой свежести. Черты лица обострились, придавая ему явную аристократичность, возле глаз образовались темные круги, свидетельствовавшие о его усталости, о бессонных ночах и нехватки сил. Короткие платиновые волосы сейчас находились во власти ветра. Он трепал их беспощадно, то вздымая волоски к верху, то вновь возвращая на место. Иногда кто-нибудь, бросив на него любопытный взгляд, смотрел вторично — с узнаванием в глазах. Тогда парень останавливался, перехватывал этого человека и задавал свои вопросы. Каждый раз одни и те же ответы. Пожатие плечами, покачивание головой — отрицание. Иногда тень участия, намного чаще — пустота безразличия. Для Билла эти уличные поиски стали обыденным делом. Прекрасно понимая, что это глупо и никаких результатов не принесет, он продолжал каждый день, по возвращению из тура, слоняться по людным улочкам в поисках возможных людей, готовых ему помочь. Подумать только, население Лос-Анджелеса составляло примерно четыре миллиона жителей, и ни один не мог ему помочь. Джил бесследно исчезла. На ее поиски были пущены лучшие отделы и сотрудники. Каждый день его начинался со звонка следователю, затем Том привозил его в участок. Он ворчал, приговаривал, что нельзя так убиваться, что все образуется, только Билл не слушал его. Он вообще ни с кем, кроме полиции не общался. Предпочитал ограничиваться лишь короткими фразами, не требующими продолжения. Актер и в то же время зритель своей и чужой игры, он никогда не бывает только актером, как бесхитростные люди, которые живут не мудрствуя. Все вокруг него становится прозрачным — души, поступки, тайные помыслы. Им владеет какой-то странный недуг, похожий на раздвоенность сознания, и это делает его существом чрезмерно восприимчивым, сложным, замысловатым и утомительным для самого себя. Вдобавок он столь болезненно впечатлителен, словно с него живого содрали кожу, и каждое соприкосновение с миром причиняет ему жгучую боль.