Вышел на кухню, вернулся с чистой водой в вазе, обрезал по косой ножницами цветочные стебли, расставил в вазе цветы.
Мать, не отрываясь, следила за сыном. Ребров вынул из сумки продукты, положил в холодильник, сказал:
- Грязный... надо вымыть... если б с Иркой не разругался, ее бы попросил.
- Мириться не думаешь? - с опаской уточнила мать.
- Ни за что! - Ребров сел на край кровати.
- Решил, значит решил, не вмешиваюсь, - мать вздохнула.
- По глазам вижу хочешь что-то сказать, а боишься, - ввернул Ребров.
- Боюсь, - созналась мать.
- Тогда молчи, тем более, что я предполагаю приблизительно: какие вы все мужики... не цените... бросаете любящих вас... так?
- Вроде того, - улыбнулась мать.
- Вот видишь, сказала бы... слово за слово глядишь скандал... а так, я вроде сам болею, сам себе горькую микстуру прописываю... а ты только наблюдаешь, и вроде не причем, и мне орать не на кого.
Мать снова улыбнулась:
- Я тоже по глазам вижу - хочешь спросить. Что?
- Хочу... - Ребров подошел к окну, приоткрыл форточку пошире. Можно? - Мать кивнула, поглубже нырнула под одеяло.
- В прошлый раз, ма, ты говорила... странные вещи... вроде, что... ты хоть помнишь... даже всплакнула...
- Я? - мать подтянула одеяло до глаз, опасаясь тока прохладного воздуха из форточки. - Не помню ничего... странные вещи?.. Удивительно... - вдруг глаза ее озарились догадкой. - Я тут пила лекарство... доктор выписал... очень сильное... доктор предупредил, у лекарства побочное действие, вплоть до галлюцинаций...
- Боже мой! Не помнишь, что говорила в прошлый раз?
Мать съежилась от напряжения:
- Не помню, ничего существенного... видно температура и это средство, - тронула коробочку на стуле... - все вместе наложилось и... - бессильно махнула.
- Но ты сказала... сказала, что... - продолжил Ребров.
Мать прервала:
- Скорее всего из-за лекарства... ослабленный организм... доктор уверял, все пройдет бесследно... мне уже лучше, много лучше...
Ребров не стал продолжать: у каждого есть причины для молчания. Протер пыль влажной тряпкой, разогрел матери ужин, покормил и собрался уходить.
- Когда заглянешь? - мать приподнялась на подушке.
- Позвоню. - Ребров замер у двери.
- Лидия Михайловна, - мать кивнула на стену, отделяющую каморку одинокой, как перст, соседки, - обижается, сказала, ты ей деньги даешь, а она от смущения не может отказаться.
- Вот еще... мало даю... она не обязана, - понизил голос, - за свои сто пятьдесят порхать у твоей кровати. Это мне ты - мать, а ей, хоть и славная женщина, но всего лишь соседка. Ты ее припугни, не будет брать денег - я обижусь. Уж я-то по обидчивости чемпион.
Подошел к матери, поцеловал, тихо выскользнул из комнаты и, озираясь, чтоб не налететь на Лидию Михайловну и не задеть рухлядь на стенах, выбрался на площадку к лифту, неслышно притворил дверь в табличках, утонувшую в косяке, утыканном разноцветными кнопками звонков.
Холин довез Пашку до дому и с улицы позвонил в итальянский "Банко ди Бари" сеньору Мадзони. Мадзони проурчал в трубку:
- Иф ю вонт... [Если вы хотите]
Холин расценил эти слова, как приглашение заехать.
Мадзони принял Холина в офисе, обставленном неструганной мебелью, многочисленными креслами с никелированными частями и огромным низким столом для совещаний, с поверхностью, напоминающей полированный агат.
- Бон джорно! - Мадзони пошел навстречу, раскинув руки, сели, Мадзони вынул минеральную, зная, что Холин за рулем, раскрыл коробку киви в шоколаде, сказал на достаточно приличном русском:
- Слушаю.
Холин выпил воды, погладил никелированный подлокотник, собрался с духом:
- Из Москвы приехал один человек... - издалека начал Холин.
- Я знаю, - улыбаясь, прервал Мадзони и принялся сыпать извинениями.
- Отделению моего банка... здесь в Цюрихе предстоит проверка... похоже... - вздохнул, - глубокая проверка.
Мадзони сцепил пальцы, оперся о колено, поворачиваясь в такт словам Холина.
- Нам понадобятся деньги... перекрутиться на время проверки... как только человек из Москвы уедет, мы тут же переведем эти деньги обратно.
- Это сотни тысяч? - уточнил Мадзони.
- Нет.
- Миллионы?
- Нет! - Холин выдохнул. - Сотни миллионов.
- Франков? - надежда в голосе Мадзони угасла.
- Долларов! - выпалил Холин и замолчал, он сказал все, что хотел, остальное всецело зависело от похожего на античного бога с загорелым лицом и синими глазами мужчины в великолепно скроенном костюме.
- Конкретно, сколько? - Мадзони дотронулся до шелкового платка в наружном кармашке.
- Триста! - Холин просил с запасом, хватило бы и двухсот, но... с напряжением.
Мадзони не вчера занялся банковской деятельностью:
- Это с запасом?
- Небольшим, - подтвердил Холин.
- Срок? - Мадзони не сводил глаз с начищенных носков черных ботинок.
- Неделя, не более.
- Я подумаю. - Итальянский банкир встал, поднял жалюзи на широченном окне: вдали смутно виднелись горы, вьющиеся по склонам трассы в огнях, гладь озера, мрачно поблескивающая в темноте.
- Оговоренную сумму необходимо перевести на мои счета не позже чем через сутки.
- Это трудно. - Глаза Мадзони превратились в два синих кусочка льда. - Слишком велика цифра, я не принимаю единолично таких решений, мне нужно посоветоваться с правлением и весомыми вкладчиками.
Холин знал, что Мадзони лжет, просто набивает цену. Он смолчал - в его положении не выбирают.
Мадзони перелистал небольшую книжечку в кожаном переплете, сделал несколько пометок. Отложил поминальник, пробормотал:
- Brigandi [бандиты, разбойники (ит.)], - залпом осушил стакан воды.
- Кто? - уточнил Холин, впрочем хорошо понимая о ком идет речь и лишь стараясь поддерживать беседу.
- Ваши... наверху... - любезно пояснил Мадзони, в его глазах сверкнули голубые искры. Холин не мог себе ответить: это гнев или издевка, предпочел не вдаваться в подробности.
- Что потребуется взамен? - тихо и даже пригнувшись к столу, спросил Холин.
- Ничего. - Мадзони подумал и добавил. - Я или помогу... или нет... если не смогу, - развел руками в жесте покаяния.
Итальянский банкир проводил Холина до дверей офиса, замер, глядя в спину спускающемуся по лестнице русскому. Холин слышал - или показалось? как, стоя в проеме дверей, Мадзони бормотал:
- Brigandi!.. Proprio [настоящие (ит.)] brigandi!..
Стрелки часов показывали без трех минут восемь. Из отеля вышел Чугунов, снял очки, протер замшевым лоскутом. Водрузил очки на переносицу: в поле зрения попала очаровательная мулатка с золотистым псом - скорее всего, голден ретривер - на поводке с щадящим ошейником.
Без одной минуты восемь подъехал Холин, раскрыл, склонившись в бок, правую переднюю дверцу сияющей "BMW". Чугунов сел, поправляя полы длинного плаща, кивнул:
- Добрый день.
- Добрый день.
Холин плавно тронул с места, решив заранее не ввязываться в разговоры, надеясь, что утренние улицы центра Цюриха - бесспорно притягательные для глаза - интересуют гостя.
Против ожиданий Чугунов снова занялся очками, выказав полнейшее равнодушие к улицам, домам, витринам и их содержимому. Ревизор дышал на стекла и протирал, протирал и дышал, серьезность этого пустячного занятия казалось столь подлинной, что Холин не сдержал улыбки: так и стекла до дыр протрутся.
Чугунов упрятал замшевый лоскут в карман, очки в футляр, неожиданно заметил, похлопывая по карману с лоскутом:
- Знаете сколько лет этому клочку замши?
- Представления не имею, - искренне признался Холин.
- С институтской скамьи пользую, - не стал томить Чугунов и Холину показалось, что ревизор намекал: ...сам думай, что я за человек, если замшевая тряпица служит мне сто лет.