Может быть, Гийома с его слабым, падким на страх и на благочестие сердцем и оправдывает то, что он всего-то неполный месяц как был освобожден из сарацинского плена и еще не привык, что можно просто быть христианином.
Но рассказывать нужно по порядку, хотя Гийом де Сент — и не тот парень, о котором стал бы долго распространяться хронист. Вряд ли его тезка Гийом Тирский, будь он жив, удостоил бы его хоть единым словом. Потому что был Гийом просто мальчик, пулен[3], и даже своей земли, имя которой носил, он никогда не видел. Никакого Сента, никакой прекрасной Аквитании, сияющей воды Гаронны, девяти церквей Бордо, гиеньских пышных виноградников. Все пятнадцать лет своей жизни юноша провел в Сирии — да, именно юноша, пятнадцать — уже брачный возраст, особенно для Святой Земли, где под яростным солнцем все растет и умирает куда быстрее, чем в Милой Франции. Онфруа Торонский в его годы уже женился на принцессе Изабель. А король Бодуэн, мир его праху, в чертогах Божиих он более не прокажен — в его возрасте унаследовал престол. Но Гийому повезло чуть больше — его отец, простой аквитанский рыцарь из свиты короля иерусалимского Гиона, младший сын в своей семье, оставил в наследство отпрыску только имя города Сент да редкую пуатевинскую красоту. И не забудьте еще о языке, прекрасном наречии трубадуров и куртуазной любви, языке, на котором «да» будет «Ок».
Аквитанцы вообще очень красивый народ. Вспомнить хотя бы самую красивую женщину, когда-либо касавшуюся грешной земли маленькой стопой — королеву двух королей, Алиенору, мать великолепного Ришара, сен-моровскую Богатую Донну Богатого Короля, воплощение трубадурской Дамы! Или ее деда, Гийома Трубадура, которого, по словам Гальфрида, аббата Вандомского, «Господь почтил телесной красотою и душевным величием превыше всех в мире…» Но кто сам не видел аквитанской красоты, той, что толкнула иерусалимскую королеву в объятия неимущего рыцаря, младшего сына из Лузиньяна, тому трудно объяснить, почему толпа орала на улицах Святого града песни в незапамятный день шесть лет назад, день, когда еще не все было проиграно:
Аквитанское очарование сильно и губительно, пусть даже его власть длится до первой беды. Это знали еще в походе Луи Седьмого честные угловатые плечистые франки, умирая из-за оплошности аквитанского красавца Жоффруа де Ранкона. Но аквитанская красота в самом деле существует, и Гийом де Сент своим существованием это подтверждал.
Был он невысок и хрупок, и обладал той утонченностью черт, которая более пристала бы девушке. Будь такой юноша смугл и темен по цветам, прекрасный получился бы из него арабский идеал, о котором воздыхали ал-Мусаб и ал-Сулами — с миндалевидными глазами, узким подбородком и усмехающимся ртом. Но Гийом был светел, аквитанское золото цвело и в волосах (в плену отросших почти до середины спины, и три недели назад обрезанных в знак возвращения — коротко, по мочки ушей), и в золотистых длинных глазах, и в не загорающей сильнее легкого золота коже. И смеяться Гийом тоже умел золотым смехом, только этого давно никто не слышал. Раньше, до плена, он умел играть на виоле и бретонской роте, и слагал стихи на языке, для этого лучше всего предназначенном; правда, теперь не был уверен, что вспомнит, как правильно держать смычок. Отец Гийома, в которого он удался по цветовой гамме, умер в год, когда пал Иерусалим; мать его, киликийская армянка из Аданы, от которой Гийому, в свою очередь, досталось тонкокостное сложение, пережила мужа на пару дней. И смерть ее была ужасна, так что мы лучше постараемся умолчать о ней. Главное — у Гийома остался дядя, старший брат отца, друг Балиана д`Ибелина. Этот красивый и веселый рыцарь, Жофруа де Сент, не так давно пожаловавший в Христовы края, и выкупил племянника на свои деньги из умирающего Иерусалима, заплатив надобных два золотых — потому что одиннадцатилетний малорослый Гийом еще подходил под определение «дети», а за ребенка требовали выкупа в пять раз меньшего, чем за юношу. Только одна памятка осталась об Иерусалиме — маленький крестик саладинова клейма на щеке, шрам от раскаленного железа, проступавший белым ожогом, когда Гийом краснел. А в обычное время светлый шрамик был почти не виден, так, мелкая неровность на коже.