Володя показывает вантуз и уходит.
МАРЛЕН (кричит). Маша!
ОБЕ (выглядывая из комнат). Да, папочка!
МАРЛЕН (дочери). Не тебя. (Жене.) Иди ко мне. И не называй меня папочкой!
Маша-жена подходит. Он ее целует. Она отстраняется.
МАРЛЕН. Как ты себя чувствуешь, детка?
МАША-ЖЕНА. Тошнит.
МАРЛЕН. И от меня?
МАША-ЖЕНА. И от тебя.
МАРЛЕН. А почему ее не тошнит? (Показывает на комнату дочери.)
МАША-ЖЕНА. Ну, не знаю… Она ведь тебе дочь все-таки. Ты обещал купить мне желтый «феррари».
МАРЛЕН. Деточка, сейчас у меня трудные времена. Потерпи!
МАША-ЖЕНА. Я не хочу терпеть, меня тошнит.
МАРЛЕН. Ну киса, погоди чуть-чуть! Утвердят Баксмана, отзовут проверку…
МАША-ЖЕНА. Я не могу ждать. Мне скучно. Я хочу на подиум, а он толкается и брыкается…
МАРЛЕН. Вот и хорошо. Если брыкается — значит, выскочит, как кузнечик.
МАША-ЖЕНА. Какой еще кузнечик? Терпеть не могу насекомых!
МАРЛЕН. Ну, не кузнечик, не кузнечик. Подумай лучше, как мы назовем нашего брыкунчика.
МАША-ЖЕНА. Ну-у, не знаю… Может, Вовой?
МАРЛЕН. Почему Вовой?
МАША-ЖЕНА. Как президента.
МАРЛЕН. Умница! Очень перспективное имя.
Возвращается Володя с вантузом.
ВОЛОДЯ. Не пробить. Вызывайте специалиста.
МАРЛЕН. Я еще и дерьмом должен заниматься? Сам вызови!
ВОЛОДЯ. Денег стоит.
МАРЛЕН. Что ж вы ко мне сегодня пристали с деньгами! Вызывай, наскребу.
МАША-ЖЕНА. Папочка, а можно Вова меня куда-нибудь свозит?
МАРЛЕН. Тебя же тошнит.
МАША-ЖЕНА. Мне в машине гораздо лучше…
МАРЛЕН. Ну ладно. Володя, покатаешь часок. В магазины не заезжать.
ВОЛОДЯ. Есть, шеф!
МАША-ЖЕНА. А можно он мне поможет собраться?
МАРЛЕН. Помоги Марии Павловне собраться. И уезжайте, уезжайте куда-нибудь! Я с ума с вами сойду.
Володя и Маша-жена скрываются в комнате. Звонит телефон.
МАРЛЕН (в трубку). Вася?.. Хорошо, что перезвонил. Заедешь?.. С дарами? …Да, опять чудит. Еле жив, а сиделку замуж зовет. Седина в бороду — бес в ребро. На тебя вся надежда. Жду!
Колеблется. Отпирает бар и выпивает рюмку, потом устало опускается в кресло. Сверху доносится веселое тирольское пение.
Та же гостиная. В каталке дремлет Барабаш. По бокам сидят Оксана и переводчик Турусов. Она читает журнал «Вопросы истории», он — «Вопросы языкознания». Оксана прислушивается к дыханию старика.
ТУРУСОВ. Жив?
ОКСАНА. Дышит. Не дай бог помрет, куда пойду, даже не знаю…
ТУРУСОВ. Устроитесь по специальности. Не век же в сиделках ходить.
ОКСАНА. Не смешите, Николай Карлович! Кому в Москве нужны специалисты по истории Украины, да еще из Харьковского университета? Тут своих доцентов как собак нерезаных. Даже в школу учительницей не возьмут.
ТУРУСОВ. Почему?
ОКСАНА. Учебные программы разные. За годы незалежности у нас столько всего напридумывали… Стыдно повторять. Я ведь и с мужем из-за этого, можно сказать, разошлась…
ТУРУСОВ (придвигаясь к ней). Так вы теперь, значит, совсем одиноки?
ОКСАНА. Мы с мужем на одной кафедре защищались. Я ему говорю: Степан, ну какие еще укры в Древней Греции! А он аж трясется: «Ахилл был укром, и Гомер был укром, и Христос был укром. Мы — самый древний народ в мире!»
ТУРУСОВ. А разве не евреи самые древние?
ОКСАНА. Евреи — младшая ветвь палестинских укров.
ТУРУСОВ. Но это же бред!
ОКСАНА. Конечно! Но за этот бред теперь академиками становятся. Какое-то массовое помешательство. Нельзя любовь к своему народу или классу превращать в шизофрению. А Степан просто сошел с ума…
ТУРУСОВ. И куда же он подевался?
ОКСАНА. Не знаю. Я уехала. В Луганск. Наверное, записался в какой-нибудь батальон вроде «Айдара», воюет с ватниками. А может, убили его, дурака, под Волновахой. Я иногда думаю: вдруг это он мамин дом в щепки разнес? Степан в армии артиллеристом был…
ТУРУСОВ. М-да, история…
ОКСАНА. Ладно. Для меня он в любом случае умер. У вас-то как дела? Нашли Теодору невесту?
ТУРУСОВ. Ищем. Ходим по ночным клубам. Теодор пьет, танцует, с девицами знакомится, а я сижу в уголке и учу готландский диалект…
ОКСАНА. В таких условиях?
ТУРУСОВ. Да уж, это вам не профессорский зал Ленинки. Обожаю библиотечную тишину! Слышишь, как мимо проплывают мысли гениев.
ОКСАНА. Мы с мужем тоже из университетской читалки не вылезали. Своего жилья в Харькове не было, в аспирантском общежитии шумно. Сидели до закрытия. Степа достанет печенюшку, я потихоньку откушу, а он — хрусть на весь зал! На нас обернутся, а мы в Грушевского уткнемся и от смеха давимся.