Однако позволь мне добавить еще несколько слов об этой девушке с сияющими глазами, которая дарила мне такую радость, что при одном взгляде на нее сердце мое оттаивало.
Поначалу я не мог понять, откуда взялось ощущение, что я встречал ее раньше, но все в ней, вплоть до ее мельчайших движений, казалось мне знакомым. В порыве безрассудства я дал ей кусок мыла и благовония, которыми пользовалась Антония, и я надеялся, что давние и любимые ароматы сделают это сходство еще более очевидным.
Но случилось обратное. Тяжелый вязкий запах совершенно не подходил ее свежести. Поначалу это смутило меня. Но когда я ее поцеловал и увидел, как темнеют ее глаза, то вместо лица деревенской девушки передо мной возникли и лицо Антонии, и лицо Лугунды, и, что удивительней всего, лицо твоей матери в дни ее молодости. Я на какое-то мгновение заключил девушку в объятия — и тут же вспомнил всех тех женщин, которые были мне дороги. Я уверен, что после нее ни одна возлюбленная не войдет уже в мою жизнь. Мне повезло, ибо я получил более чем достаточно разделенной любви. Мужчина не должен требовать большего.
Я собственноручно дописал эти строки, когда сама судьба велела мне поставить последнюю точку в моих мемуарах. Только что сюда прибыл гонец на взмыленной лошади, и я узнал, что римский император Веспасиан умер неподалеку от Реате[83] в своем родовом имении. Ему не удалось отпраздновать свое семидесятилетие, но в послании сообщалось, что он пытался подняться и умереть стоя, поддерживаемый под руки своими близкими.
Народ о его смерти известят лишь через два дня, чтобы у Тита было время добраться до Реате. На ближайшем заседании сената мы провозгласим Веспасиана равным богам. Он достоин этого, ибо был самым милосердным, бескорыстным и добродетельным из всех императоров Рима. Не его вина, что он из плебеев. Однако, раз он станет Божественным, потребуется иная, официальная версия его жизни. Как его старый друг я оставлю за собой место в коллегии жрецов нового бога, тем более что раньше мне никогда не доводилось занимать должность священнослужителя. Это, дорогой сын мой, очень украсит список моих заслуг перед отечеством.
Я, твой отец, ставлю собственноручную подпись: Минуций Лауций Манилиан.
Три месяца спустя я опять возвращаюсь к этим заметкам.
Похоже, Фортуна начала меня избегать. Ужасное извержение Везувия недавно разрушило мой новый дом в Геркулануме[84], где я собирался провести свои последние годы, наслаждаясь мягким климатом и приятным обществом. К счастью, благосклонные ко мне боги удержали меня от поездки туда и от изнурительной беседы с подрядчиком, ибо в этом случае я оказался бы погребенным под кучей пепла.
Однако я опасаюсь, что подобное зловещее предзнаменование сулит несчастье нашему правителю Титу, который является моим хорошим другом и желает добра нам обоим. Правда, лучшие годы у него впереди, а его уже сейчас называют «любовью и утешением человеческого рода»[85]. Не знаю, кстати, толком, за что. Могу лишь сказать, что юного Нерона называли точно так же.
Тем не менее я полагаю, что правление Тита будет удачным и что он доживет до тех пор, когда хитрый интриган Домициан станет неопасным и можно будет объявить тебя престолонаследником. Ни в коем случае не доверяй Домициану. Разве можно ждать чего-либо приятного от человека, который развлечения ради насаживает мух на острый стиль[86], уподобляясь мальчишке-шалуну?
Эпилог
Минуций Лауций Манилиан, триумфатор и консул, глава коллегии жрецов Божественного Веспасиана и член римского сената, принял при императоре Домициане мучительную, но вместе с тем удивительную смерть, на которую был обречен как последователь Христа; случилось это в амфитеатре Флавиев, названном благодаря своим небывалым размерам Колизеем. Вместе с ним погибла его жена Клавдия, родившаяся еврейкой, и его сын Клемент, а также и консул Тит Флавий, родственник Домициана и сын бывшего римского префекта Флавия Сабиния. Поскольку все мужчины имели знатное происхождение, а некоторые занимали высокие государственные должности, их бросили на растерзание львам — благороднейшим из животных.
В свою последнюю ночь, находясь в тюремной камере под ареной Колизея, сенатор Минуций Манилиан согласился креститься по христианскому обычаю. Крестил его некий добродетельный раб, который должен был умереть вместе с сенатором. Но сначала Минуций Манилиан удивил многих своим заявлением, что предпочел бы погибнуть по политическим мотивам, а не ради любви к Иисусу из Назарета.
Затем среди христиан вспыхнул ожесточенный спор о том, как именно должен производиться обряд крещения. Некоторые из них полагали, что необходимо погружаться в воду с головой, а другие уверяли, что вполне достаточно окропить темя. Как известно, в амфитеатре Флавиев имеется отличный водопровод, но вода из него предназначается лишь для диких зверей и гладиаторов. Осужденным же вода положена только для питья, к тому же в те дни ее не хватало, потому что приговоренных было слишком много.
Конец спору положил сам Манилиан, сказавший, что вполне удовлетворится плевком раба на его плешивую голову. Подобное богохульство заставило всех застыть от ужаса и изумления; пока христиане молчали, Клавдия громко убеждала Манилиана, что при встрече со львами именно ему в первую очередь понадобится милость Христа по причине его склонности к распутству, корыстолюбия и жестокосердия. Сенатор, протестуя, невнятно пробормотал, что за свою жизнь совершил и несколько добрых деяний, но среди знавших его никто ему не поверил.
Когда же он шагнул на арену и встретился с хищными зверями, то Бог сотворил одно из своих чудес. На Манилиана пал выбор старейшего льва, а произошло это то ли по причине упитанности сенатора, то ли из-за его высокого положения, хотя на нем уже не было тоги с широкой красной каймой, а была лишь простая туника, как и на других приговоренных. Однако, принюхавшись, лев принялся почтительно облизывать ему руки и ноги и защищать от атак других животных, так что зрители привстали со своих мест и принялись громко кричать, единодушно требуя помилования для Манилиана. То есть на самом-то деле они не называли его по имени, а употребляли прозвище, которое не может быть здесь приведено по соображениям благопристойности.
Но когда сенатор Минуций Манилиан увидел, как львы рвут на куски его жену и сына, которым он ничем не мог помочь, он в сопровождении старого льва приблизился к императорской ложе, воздел к небу руки, требуя у публики тишины, и бросил в лицо Домициану такие ужасные обвинения, что цезарь сразу приказал своим лучникам убить его, так же как и льва, который не выполнил возложенной на него задачи. Сенатор между прочим утверждал, что Домициан отравил своего брата Тита и что император Веспасиан никогда бы не позволил Домициану занять римский Престол.
Чудо, случившееся с Манилианом, помогло другим христианам достойно встретить смерть и, умирая, прославлять Господа, ибо это чудо явилось свидетельством необъяснимой милости Христа. Никто не смог бы утверждать, что сенатор Манилиан вел жизнь праведника, не говоря уже о его благочестивой жене. Однако история со львом прославила имя сенатора, и оно осталось в памяти христиан.
Лучший друг его сына, поэт Децим Юний Ювенал, последовал совету Манилиана и сбежал в Британию. Манилиан помог ему сделаться всадником и получить хорошую должность. В своем родном городе тот некоторое время был цензором, поскольку Манилиан считал, что человек, известный своими дурными привычками, будет, отправляя правосудие, исходить из своего опыта и потому сумеет проявить снисхождение к слабостям и порокам других людей. Когда-то Манилиан оплатил также путешествие Ювенала и своего сына Клемента в Египет, хотя никто тогда так и не понял, зачем сенатору понадобилось это делать.
83
Реате — семья Веспасиана происходила из города Реате в стране сабинов, где родился и сам Веспасиан.
84
Геркуланум — город в Кампании; в 79 г. при извержении Везувия, как и Помпеи, был засыпан пеплом.
86
Стиль — заостренная металлическая ручка, которой школьники процарапывали буквы на вощеных дощечках.