Единогласно решили идти по дороге-серпантину, намотав от подножия до вершины километра два довольно крутого подъема. Подтрунивая, подбадривая и хорохорясь друг перед другом, мы скоро прогрелись, повытрясли гонор и единодушно решили, что среди греков едва ли найдется и десяток дураков, которые тратили бы столько сил на этот подъем, чтобы поклониться святому Георгию, разве что какой-нибудь бежавший из Одессы Жора с Дерибасовской кланяется тут своему ангелу и просит защиты от превратностей жестокой жизни. Так, шутя, отдуваясь, тоскливо обходя крошечные бары, пересекающие, как сети, единственную тропу, мы достигли вершины и тут же были вознаграждены. Вид открылся незабываемый! Весь город беломраморным крошевом осыпал громадное пространство вокруг нашей горы, уходил к горизонту, но, невзирая на великолепную погоду, тонул в ядовитом мареве выхлопных газов. На юго-западе возвышался, достигая половины нашей горы, Акрополь.
Его величавой красоте, мраморно-розовому чуду грозит эрозия от ядовитых газов. Разрушение идет — полтора сантиметра за тридцать коротких лет. Колонны, статуи пережили века, тысячелетия, а до наших правнуков могут не дожить! Что же мы делаем? Мы гордимся веком прогресса и обрекаем на гибель не только себя, но и то, что поныне считалось нетленным…
Я направился к низким дверям крохотной церквушки, утвердившейся на самой лысине горы. Это была даже не церквушка, а маленькая часовня. Окликнул спутников, но они ожесточенно заспорили о чем-то, тыча пальцами в дым, и я решился войти один. После ослепительного солнца, затопившего вершину горы, я попал в полумрак. Надо было оглядеться прямо от порога. Оглядывать, однако, было нечего. В крохотном помещении, где все казалось рядом — и бог и порог, — горела одна-единственная свеча. На игрушечном иконостасе и по бокам означилось всего несколько икон, да и те, насколько удалось рассмотреть, были навечно приданы этим стенам, потому что были выполнены в жанре фресковой живописи довольно поздних богомазов. Злоумышленникам тут делать было нечего, а богомольцам трудно сюда подыматься, и только вездесущие туристы, привлеченные еще на подъезде к Афинам таинственной белой точкой на вершине горы, сразу решают для себя: умереть, но подняться, достичь вершины. Потому-то так выбита, так мозолиста тропа-серпантин, обвившая гору Ликабет. Но в ноябре мало туристов. В барах-ресторанчиках, ловко расставленных на тропе, «улова» не наблюдалось, без дела дремали скучавшие хозяева. Осень… Тихо и пустынно было в церквушке, лишь потрескивала свеча. Я как положено стянул с головы драматургову шапку, протер ею очки и только тут заметил, что не один. Это было тем более странно и неожиданно, что никого впереди себя мы не видели, подымаясь на гору. Значит, человек здесь давно. Судя по одежде, это была женщина. Заметил ее лишь тогда, когда она разогнулась от земного поклона, но продолжала еще некоторое время стоять на коленях и дошептывать молитву или потаенные слова-просьбы, обращенные к иконе Георгия Победоносца. Не прошло и минуты, как женщина легко поднялась с колен и бесшумно выскользнула в дверь, задев мою руку темной накидкой. Я только и увидел на миг бледное лицо, очень молодое, резко очерченное черным платком, да опущенные глаза. Что в них? Какое горе привело ее сюда? Это могла быть сестра нашего недавнего знакомого Ильи, поверявшая думы свои всевышнему, если она научилась здесь верить в бога. Да и как не научиться, коли мало надежд даже на такое, казалось бы, простое дело, как замужество? Коль мало надежд на брата Илью, поневоле будешь надеяться на Илью-пророка или вот на этого Георгия Победоносца… Дверь полыхнула прожектором солнечного света и тут же потушила его, а мне показалось, что я спугнул какую-то бездомную птицу, и уже пожалел об этом. В свете свечи проступил темно-красный ящик с прорезью для монет. Все еще чувствуя какую-то вину перед исчезнувшей женщиной, я нащупал в кармане сувенирную монету и хотел было опустить ее в ящик, как бы во искупление нечаянного греха, но почему-то передумал и вышел.
Мои спутники стояли уже около дверей и тоже ротозеили вослед незнакомке.
— Это ты ее обидел? — спросил Николай.
— Не знаю, право… Но сунулся не вовремя.
— Как прекрасна в ней была печаль! — проговорил костромич, глядя ей вослед.
— Там нет еще такой? — спросил московский прозаик.
— Посмотри в алтаре!
— Туда женщин не пускают!
— Поищи в другом месте, если ты знаток.