— У, дурак! У, обаляй! Ну на, на — мазни!
Собака лизнула колючую щеку, успокоилась и побежала по лыжне впереди.
В избе было тепло, пахло смоляными дровами, сушеным грибом. Два маленьких, в одно стекло, оконца выходили на озеро, и сейчас, когда там лежал блестевший на солнце снег, в избе казалось светлее и чише.
— Ну вот мы и дома! Сейчас печурку растопим, картошки сварим, грибочков достану. Что? Не любишь соленые? А я люблю, а я… Ну-ко, не вертись под ногой! А я — люблю…
Не снимая шапки, лишь повесив ватный зипун, он залил водой нечищеную картошку и поставил чугун на плиту.
— Ну хватит, хватит! Дай-кось полешко возьму. Эх, хороша смолюка! Да переступи ты лапой-то, обаляй ленивой! Ишь расселся, как какой… Эх, трубу-то не открыл!
С собакой он говорил охотно и много. Это было единственное существо, с которым Иван отводил душу.
Обедали они вместе. Иван ел картошку с грибами и капустой, приправленными постным маслом, потом торжественно достал из мешка дешевую колбасу, отломил кусок и стал чистить ее. Собака заволновалась, заскулила, оставив свою картошку и хлеб под столом.
— Ишь оприщенник! Ишь! Особинки захотел? На, ешь!
Он бросил сначала кожицу, потом откусил и дал собаке небольшой кусок.
Чай пил Иван крепкий, и пить любил с медом, который он впервые получил нынче из своего улья.
— Если, бог даст, будет хорошее лето, с грозами, тогда в нашем улье мед будет, — говорил он собаке, макая корку в мед, — а будет роиться, тогда мы отроек возьмем, и будет у нас сразу два улья — и твой и мой, у кого будет больше меду, тот и счастливее. Ну, чего лезешь? Колбасы? Не-ет, брат! Ты и от целого фунта не откажешься, а я ведь не купец какой-нибудь и не барон, и не этот… Вот подожди, наплетем мы с тобой корзин, продадим, или вот летом на косьбе подработаем, или осенью — на дровах, или шаек наделаем — вот тогда и поедим колбаски. А сейчас, брат, нельзя. Вот так — оближись и лежи. У меня марок-то не ахти сколько, а без денег, брат, везде худенек.
Напившись чаю, Иван потянулся и ощутил на голове шапку. Он нахмурился и сбросил ее на постель позади себя. «Гм! Опять забыл… — проворчал Иван и покосился на темное финское распятие в углу. Затем бегло, виновато перекрестился. — Все-таки бог, хоть и не такой, как надо бы, лютеранский, да ладно…»
— Вот так, бог напитал — никто не видал, — сказал он вслух и вышел из-за стола. — Ну что. Мазай, посуду мыть будем? Нет? Вот и я думаю — нет: сегодня не суббота.
Иван сел к окошку и дотемна, пока не зарябило в глазах, сидел на низкой скамейке и плел большую гуменную корзину. Собака лежала рядом, следя за каждым движением хозяина. По временам она приподымала сивые кочки бровей и всматривалась в его широкое, доброе лицо. Лицо было загорелым от зимнего солнца, и морщины, которые уже не разглаживались, становились глубже, когда он, пригоняя очередной прут, скалил зубы от напряжения. В такие моменты рот на его изувеченном лице уводило еще больше в сторону. Изредка он распрямлял широкую спину, ворошил обеими руками рыжеватые, с легкой проседью волосы, брал с сырого подоконника самокрутку, которую почему-то звал чинарик, и курил, откинувшись на стенку и осматривая жилище.
— Ну, завтра на охоту пойдем? — спрашивал он собаку, увидев на стене одностволку. — Может, зайчика подымем. Хоть ты и не большой мастер по ним, а вдруг подымем?
Стемнело. Он вышел за водой. Мороз усилился и потрескивал в соснах на горе, а внизу, на берегу, стояла чуткая морозная тишина, только еле слышно, словно звон в ушах, журчал под снегом ручей, бьющий из обрыва около дома. Иван подошел к нему, зачерпнул в обложенной камнями ямке ведро воды и, заметив свежий след лося, приходившего пить, напустился на собаку.
— Гляди, гляди, обаляй! Дома торчишь, а тут лоси ходят. Эвон рябину-то обглодали. Вот возьму сегодня да на улицу и выгоню, тогда и будешь знать. Надо лень — на ремень, а не то голодом насидимся.
Перед ужином, еще в сумерки, он вышел на озеро и проверил донки, поставленные на живца. Он знал, что вечером проверять не дело, но ему захотелось, чтобы и ужин у него был, как и обед, — на славу. Однако рыбы не оказалось, попался только маленький налим, величиной с ладонь. Иван постоял над лункой, подумал, потом вернулся домой, торопливо надел лыжи и направился в лес, на тот берег озера. Там отыскал нужное место и, не приближаясь вплотную, подбросил свежего налима к лисьему капкану.
Перед сном Иван протопил печку, принес дров на утро, поужинал и стал укладываться спать, шурша соломенным матрацем. Собаку он не выгнал. Она лежала на лавке, вплотную придвинутой к постели, лязгала зубами, лениво гоняя блох, и совала морду под одеяло к хозяину.