Он с трудом стряхнул с себя приогневую сонь и подошел к больной матери.
— Растопил? Ну и ладно, вот и тепленько будет… — Она не могла улежать после стука по окошку и теперь сидела, ожидая, что скажет сын про телеграмму, но тот молчал, и она спросила: — Дак чего там, в телеграмме-то?
— Чего-то там случилось…
— Дома? — Руки ее, лежавшие поверх одеяла, дернулись. Котенок муркнул в ногах и снова заснул.
— Нет, в совхозе.
— Ну и бог с ним, с совхозом-то!
Дмитриев не стал возражать. Помолчав, он сказал:
— Скоро я тебя, мама, к себе увезу, вот только получу квартиру получше.
— Да куда меня, старую, везти-трясти, я уж и тут доживу с Иркой!
Он знал, что с Иркой ей жить — не мед. Остроязыкая, несдержанная Ирка металась между сельпо, где работала счетоводом, домом в деревне и запоздалыми интересами неустроенной жизни.
— Да еще неизвестно, приглянусь ли я твоей жене.
— Нет уж, мама, у нас все решено: получу квартиру с маломальскими удобствами — поедешь к нам!
Если бы в этот миг он посмотрел ей в лицо, то увидел бы в ее глазах неожиданные слезы благодарности. Он же сидел, сцепив руки меж колен, смотрел в пол. Сейчас он должен был огорчить мать.
— Мама… Мне придется ехать.
— Так ты только приехал намедни. Хоть бы пожил недельки две-три, давно ведь не бывал. Ну?
— И все же надо, мама, — вздохнул он, мысленно расставаясь с планами разыскать в районе старых приятелей.
— Чего тебе сейчас там делать-то, ведь зима!
— У меня работа круглый год, мама.
— А ты сейчас разве не на тракторах?
— Нет.
Он не стал ей разъяснять, что у него за работа, да и она, будто огорчившись, вспоминала:
— А мне уж больно нравилось, когда ты, бывало, на тракторе ездил. Едешь с поля — стеклышки подрагивают, кринки на окошке стукают, люди из окошек глядят — Колюша Аннин едет. Хорошо было… А помнишь, как ты в ту осень, как тебе в армию идти, комбайн-то вычинил? Помнишь? Вот и я помню. Никто и не думал, что управишься с этаким чудищем, а ты взял да и починил скорехонько. А бабы-то идут вечером, кланяются да и говорят: «Ну, Анна, сын-то у тебя — золотой! Комбайн так наладил, что и полегшую рожь обмолотил!» Говорят так, а мне и любо… Дак а сейчас-то чего ты делаешь?
— Я тебе писал, что меня назначили главным инженером, хоть я еще не закончил институт, а вот уж скоро год, как я на другой должности. Теперь я работаю секретарем партийной организации. В другом совхозе.
Она снова осторожно шевельнулась, поправила подушку за спиной и о чем-то задумалась, глядя в сте-ну.
— А чего ты делаешь на этой должности? — спросила она, видать, и впрямь не понимая.
— Моя работа, мама, это… как бы тебе сказать… Это все производство сразу.
Он понял, что сказал не те слова, но другие не подвернулись как-то, не нашлись. Мать задумчиво поджала губы, осторожно заметила:
— Я старая, не понимаю ничего, только думается мне, Колюша, что так и не бывает — все-то сразу.
— Ну, я вроде второго директора, понимаешь?
— Ах вон оно как… Понятно. Была у нас на этакой-то должности Нюрка Михеева. Все сидит, бывало, в день получки да деньги сбирает с мужиков и с баб, не со всех, по правде сказать, а только с таких, как ты, с партейных только.
Дмитриев кивнул — бывает, мол, и у него такое.
— Худого сказать про нее не могу, — продолжала мать целомудренно, — работать она не мешала, хоть и вертелась везде, и по деревням ездила, — колхоз-то вон как раздался! — и на собраньях иной раз скажет чего про пьяниц, стыдила за всякие дела, а потом и сама спуталась с председателем — с тем еще, с молодым. Да ты знаешь ведь Веньку Лукьянова, — с ним. Обоих и выгнали: его в город, на молзавод, а она теперь в сельпе сидит. Так же вот прозывалась. В твоей должности была.