— Это во время-то работы? — строго спросил Дмитриев.
— Наша пятилетка… фьють!
— Что?
— Закончилась!
— Не выламывайся, Крюков! Почему не на работе?
— Я же сказал, Николай Иваныч, что уже отработал. Совсем: две последние недели — и ша!
— И ты расчет берешь?
— А я что — рыжий?
— А я — тоже, — не дожидаясь вопроса, заявил племянник Анны Поликарповны.
Дмитриев посмотрел на этих молодых, только-только отслуживших ребят, и ему стало не по себе.
— Кротин, а ты что пьешь с молодыми? У них хоть молодость дурит в мозгах, а ты…
— А у меня рабочий день не нормирован. Сегодня с полночи над мотором торчал, к дойке уладил его. Ко мне не придерешься! Кротин всегда как часики..
Дмитриев махнул на него рукой и к ребятам:
— Перестаньте дурить, парни. Заберите назад заявления и давайте тут жизнь устраивать. Что бегать-то?
— А чего мы не видели в вашем совхозе?
— Да совхоз-то не мой. Наш совхоз-то!
— Нет, он ваш с Державой, вот вы и работайте, а мы в город подадимся. Не пропадем! — самодовольно улыбнулся Крюков. Было заметно, что он — идейная сила, а не второй.
— За что обиделись-то? — спросил Дмитриев.
— Гм! За что! За все!
— Так не бывает.
— За то, что Бобриков — сволочь! — вырвалось у племянника Анны Поликарповны, и Дмитриев увидел зеленые, сощуренные злобой глаза.
— Это слишком общее да и, признаться, тяжелое обвинение. Так, наверно, нельзя…
— А ему можно? — встрял Крюков. — Мы два месяца, считай, без выходных работали в летнем лагере. Платил нам по самым низким расценкам, будто мы ученики. Ладно. Стерпели. А пошли к нему выходные просить — не дал.
— Выгнал! — вставил второй.
— Этот выгонит! — заметил Кротин, разглядывая бутылку на свет — сколько осталось? — Этот такой, у него не заржавеет!
— За что выгнал? — спросил Дмитриев.
— Гм! За что… Сними, кричит, салага, шапку, раз в кабинет к директору ввалился! А я ему: это у меня не шапка, это, говорю, волосы такие отрастил. Смотреть, говорю, товарищ директор, надо лучше, а уж потом кричать на меня. Этот захохотал, — указал Крюков на приятеля, — а Держава, известное дело, не любит, когда над ним смеются, ну и выгнал.
— Дети. Вы же по делу пришли!
— По делу. Только он нас не принимал и по делу, а нам невмочь стало без выходных, ну, мы взяли сами да и отгуляли два дня подряд.
— Ко мне бы зашли.
— Мы в партком не ходоки! Да у нас в совхозе это не повелось — в партком-то ходить: раньше, случалось, хаживали, да только все без толку. Слово Бобрикова — закон для всех.
— И все же напрасно самовольно отгуляли, ребята.
— Ничего не зря! Мы законы тоже знаем!
— Уж очень вы грамотные… Ну, чем же дело кончилось?
— Так чем! Приходим потом за получкой — видим, на стенке выговор, это за то, что вместо семи дней отгуляли только два дня своих, положенных.
— Это за самовольство.
— Пусть так. А подходим к кассе — нам недоплатили за работу. Потом глядим — премию за предыдущий месяц назад высчитали! Мы к бухгалтеру: чего творишь, косая? А она: идите к директору — его приказ.
— И что директор?
— Что директор! Директор в день получки сматывается подальше, известное дело.
— И все-таки вы, ребята, по молодости горячи. Не надо было нарушать порядок самовольством.
— А как же еще? — искренне спросил Крюков.
— А как поступил Степанов, на пилораме который работает, помните?
— Как?
— Директор уволил его, он — ко мне. Я поговорил с директором — тот на своем стоит. Степанов подал в суд. Степанова восстановили и заплатили за две недели вынужденного прогула.
— Это хорошо-о… — удовлетворенно произнес Крюков, — Только надо было заставить платить из кармана Бобрикова, а не из государственного кармана.
— Верно! — вставил Кротин, нетерпеливо топтавшийся у водосточной бочки, ожидая, когда уйдет Дмитриев. — Разиков бы пять — десять высчитали из его получки — узнал бы, как людей увольнять! Выпей с нами, парторг! Все равно, чего мы тут ни говори, а директор крепко сидит, никто его не шевельнет, у него до самой Москвы блат расставлен. Он, гад, что провод под напряжением: схватишь его, чтобы откинуть, а он тебе ка-ак дербалызнет! Искры из глаз. Не пробовал?
— Нет.
— И не надо, секретарь. И не надо. Ты хороший мужик, молодой, и жена у тебя молодая, тебе еще жить да жить, а он тебе всю малину испортит. И ребятам уходить надо, потому что Держава им мстить будет. Он не только слово — всякий взгляд косой помнит, я-то уж знаю, Насмотрелся. Выпьем, что ли?