— Где этот человек?
— Если он был греком, то сейчас он у Авраама, если турок — то у Мохамеда.
— Не хотите ли вы этим сказать, что он умер?
— Именно это я и хочу сказать. Прошу вас познакомиться со вторым документом — завещанием покойного, в котором он сам подтверждает, что умер естественной смертью от болезни.
Капитан углубился в чтение бумаги, изредка бросая косой взгляд на Тимею, которая продолжала сидеть на том же месте, где впервые услышала весть о смерти отца. Она явно не понимала, о чем говорят эти люди.
— Матросы и рулевой могут дать свидетельские показания о смерти Эфтима Трикалиса.
— Что ж, умер так умер — пусть ему будет хуже. Ему, а не нам. Но в таком случае вы должны были где-то похоронить его. Где же? Мы раскопаем могилу и сами установим факт смерти. Здесь есть человек, который знал его лично и сможет доказать, что Трикалис и Али Чорбаджи — одно и то же лицо. В этом случае мы, по крайней мере, конфискуем награбленное добро. Так где же вы его захоронили?
— На дне Дуная.
— Нечего сказать — подходящее место! А почему именно там, черт побери?
— Спокойно, капитан! Вот третий документ, написанный священником Плесковацкого прихода, вблизи которого Трикалис отдал богу душу. Сим документом подтверждается, что поп отказал в соборовании и из-за протеста крестьян даже запретил выносить труп на берег.
Капитан с яростью схватился за рукоять сабли.
— Тысяча чертей! Проклятые попы! Вечно с ними одни неприятности. Но вы-то, по крайней мере, знаете, где было сброшено тело?
— Давайте по порядку, господин капитан. Не будем торопиться. В Плесковацах местные жители решили снарядить на мое судно четырех сопровождающих, чтобы те не допустили похорон в их округе. Ночью, когда все спали, они, никому ничего не сказав, сбросили гроб с телом покойника в реку. На то имеется их письменное свидетельство. Вот оно, прошу вас. Если разыщете злоумышленников, накажите их по всей строгости закона.
Пробежав глазами четвертый документ, капитан разразился демоническим хохотом. Затем, внезапно прервав смех, он с гневом отшвырнул записку.
— Хороша история — нечего сказать! Сбежавший преступник отдал концы, с него взятки гладки. Поп не разрешил погребение на суше, крестьяне сбросили труп в воду и в доказательство выдали документ, подписанный вымышленными именами. Да и сел, где они якобы проживают, тоже не существует в природе! Вообще этот проклятый турецкий паша спит себе сейчас преспокойно где-нибудь на дне речном, а мне предстоит либо чистить кошкой весь Дунай от Панчовы до Сендрё, либо искать двух мошенников, один из которых, чтобы поиздеваться надо мной, назвался каким-то там Красаловичем, а второй — Стириопицей. А в результате, не установив того факта, что беглец и покойник одно лицо, я не имею права опечатать судовой груз. Нечего сказать, ловко сработано! Славную штуку вы выкинули, господин шкипер! И главное — все подтверждается документально. Один, второй, третий — четыре документа! Небось потребуй я сейчас свидетельство о крещении этой барышни, вы и его мне тут же представите!
— Если вы прикажете, сударь.
Именно этой бумаги Тимар никак не смог бы представить, но лицо его в этот момент выражало такую идиотски-наивную готовность услужить капитану, что тот только покачал головой, снова расхохотался и похлопал Тимара по плечу.
— Золотой вы человек, господин шкипер! Вы спасли все имущество этой барышни. Без ее отца я не имею права взять под арест ни ее самое, ни ее имущество. Можете следовать своим курсом. Да, вы поистине золотой человек!
С этими словами капитан резко повернулся и направился к трапу, мимоходом закатив здоровенную оплеуху замешкавшемуся солдату, который от этого удара чуть не свалился за борт. Был отдан приказ всем оставить судно.
Сев в шлюпку, капитан еще раз пристально посмотрел на Тимара. Тот по-прежнему стоял на палубе и с тупым выражением на лице глядел вслед уплывающей шлюпке.
«Святая Борбала» с ее грузом были спасены.
Конец «Святой Борбалы»
Барка беспрепятственно плыла вверх по течению. Тимару оставалось лишь наблюдать за погонщиками лошадей на берегу.
Плавание по Дунаю через венгерскую равнину быстро наскучивает. Ни скал, ни бурных водопадов, ни развалин древних крепостей на берегах. Куда ни кинешь взор — ничего, кроме ив и тополей по обеим сторонам.
Что можно рассказать об этих берегах Тимее?
Девушка иногда целыми днями не выходила из своей каюты и не произносила ни слова. Она сидела в одиночестве и частенько даже еду уносили от нее нетронутой.
Вечера стали длиннее. Подошел конец октября, и ясные погожие дни сменились дождями. Тимея все сидела взаперти в своей каюте, и оттуда не доносилось никаких звуков, кроме тяжелых вздохов. Вздохов, но не плача.
Смерть отца, вероятно, совсем заморозила ее сердце.
Сколько же тепла нужно, чтобы растопить это сердце, заставить его оттаять?!
Впрочем, к чему эти думы?
Зачем он, Тимар, во сне и наяву мечтает о бледнолицей красавице? Да не будь даже она так красива, все равно она богата, а ты как есть бедняк, так и будешь им вечно. Кому ты нужен, голодранец? Зачем забиваешь себе голову несбыточными мечтами о богатой красавице?
Вот если бы все было наоборот, если бы ты был богат, а она бедна — тогда еще другое дело…
«А так ли уж богата Тимея?» — задумался вдруг шкипер, словно желая окончательно убедиться в беспочвенности своих мечтаний.
Отец оставил ей тысячу золотых наличными и груз зерна, которое по нынешним ценам потянет еще тысяч на десять золотом. Возможно, у нее есть еще и драгоценности, — словом, она имеет чистым золотом тысяч одиннадцать. Да, такие богатые невесты, как Тимея, не так уж часто встречаются в небольших венгерских городишках.
Но тут перед Тимаром вдруг возникла загадка, которую он никак не мог разрешить.
Если Али Чорбаджи нужно было спасти и вывезти от турок одиннадцать тысяч золотых, десять из которых он вложил в пшеницу, то общий вес этих золотых монет не должен был бы превышать шестидесяти шести фунтов: шестьдесят шесть фунтов можно легко вынести даже на плечах в дорожной котомке. Для чего же в таком случае Али Чорбаджи надо было обращать это золото в сотни мешков пшеницы, для которых пришлось фрахтовать целое судно и полтора месяца пробиваться на нем по Дунаю, вступая в единоборство с бурями, скалами, рискуя сесть на мель, разбиться о пороги, подвергать себя опасности, мытариться в карантине? Ведь с тем же самым золотом, уложенным в заплечный мешок, можно было преспокойно перебраться на лодке через Дунай и через две недели быть уже в другом конце Венгрии?
Ответа на этот вопрос Тимар никак не мог найти.
С этим была связана и другая загадка.
Если все состояние Али Чорбаджи, увезенное им (независимо от того, честным ли путем оно приобретено), исчислялось всего-навсего в одиннадцать-двенадцать тысяч золотых, какой резон турецкому правительству устраивать за ним бешеную погоню? Что за смысл отправлять для его поимки двадцатичетырехвесельную военную галеру, расставлять лазутчиков и гонцов? Ведь то, что для скромного шкипера составляет огромные деньги, для турецкого султана — жалкие гроши. Допустим, туркам удалось бы конфисковать пшеницу Чорбаджи стоимостью в десять тысяч золотых. Но после оплаты расходов на погоню, на чиновников и других официальных казнокрадов из всей этой суммы султану едва досталось бы на понюшку табака.
Разве не ясно, что игра не стоит свеч?
А если главной целью погони была Тимея? Душа у Тимара была достаточно романтична, чтобы допустить это, хотя его трезвый разум подсказывал ему нечто иное.
К вечеру ветер разогнал облака, и Тимар, выглянув в окно каюты, увидел на западе молодой месяц.
«Красный полумесяц»…
Раскаленный лунный серп почти касался водной глади Дуная.