И тут он окончательно понял. Воскликнул:
— Позвольте, ведь это! Это орден…
— Вот именно, — сказал Самолетов. — Точнее говоря, все, что осталось от ордена Святыя Анны третьей степени после полного исчезновения золота, до малейшей порошиночки… Понимаете теперь сие зрелище? Персы, басурмане этакие, серебришком обходятся, вот оно и сохранилось в сущей неприкосновенности. Французы, вопреки иному мнению, народец ничуть не легкомысленный, скупердяи изрядные. Влепили золотого всего лишь кругляшок посередине да легкую позолоту… каковая, сами видите, опять-таки пропала начисто с кругляшком вместе. А вот Анна Святая, упокой, Господи, ее чистую душеньку, пострадала непоправимо. Я ведь орден самолично у петербургского ювелира заказывал. Люблю в обиходе золотишком пользоваться, грешен… И, поразмыслив, выбрал не отечественную золотую пробу, а австро-венгерскую, девятисотую — ну, чуть ли не в два раза благороднее такое золотишко… Оно и улетучилось… Напрочь.
— Дорогонько, должно быть, встала вся эта благодать? — со значением спросил поручик, иронически усмехаясь.
Тут же пожалел о сказанном, ну да слово — не воробей…
Глядя на него пытливо, без малейшего раздражения, Самолетов захлопнул шкатулку, усмехнулся:
— Как вам и сказать… Пожалуй что для такого, кто живет исключительно на офицерское жалованье, оно может показаться и головокружительной финансовой суммой. А на купеческий взгляд — не столь уж и обременительно, ибо моральная, если можно так выразиться, выгода любые траты окупает. Знаете, что самое во всей этой истории забавное? Персюк обошелся вовсе уж дешево — басурмане в торговле толк знают, но вот орденишками торговать начали совсем недавно, не вошли еще во вкус и сноровки не приобрели… Анна, конечно же, встала в копеечку. Но вот французик обошелся едва ли не вдвое против нее. Да уж, вот именно… Либералы наши прекраснодушные свято полагают — мне доводилось беседовать, — что благородная Европа, в противоположность Российской империи, честна и непорочна, аки слезинка младенца. Наивные… Немецкий чиновник, верно, на благодарность соглашается крайне редко, сие у них не в обычае, как и у австро-венгерцев, — правда, в означенных державах взяток хоть и не берут почти, казнокрадствовать порой не стесняются. А вот французы… С большим знанием дела заверяю: против ихнего чиновничка наш родной резкий на руку чиновник порою выглядит то ли младенцем, то ли и вовсе сущим ангелом Господним… Я во всех трех означенных державах пообтерся, так что мнение взял не с потолка… Ну что же… Вы, конечно, меня вправе осуждать, как потомственный дворянин и военный, у вас там все совершенно иначе обставлено, кресты на груди порхают исключительно за благородное геройство на поле брани. Хотя… Ходят такие россказни, что и у вашего брата порою регалии получают не за одну лишь отвагу бранную. Вон, посмотрите на Позина: на своем веку чуть ли не все кампании державы нашей прошел — а на груди одни медальки звякают, крестами обойден… Одним словом, мы люди, чего уж там, не благородные, у нас свои привычки…
— Да полноте, — сказал поручик, чувствуя себя крайне неловко. — Я и не собирался высказывать вам осуждение.
— Я понимаю, — кивнул Самолетов с той же улыбочкой, прямо-таки пронзая его хитрым купеческим взглядом. — Вы, дражайший Аркадий Петрович, всего-то навсего чем-нибудь отвлечься пытаетесь, чтобы не думать над этими странностями, очень уж они поразительные и неправильные… Верно?
— Верно, — сказал поручик потупясь. — Такого и случиться-то не должно. Такого не бывает...
— Ан бывает… Куда денешься от сего сурового факта? Мы с вами не видения от водки испытываем и не девятый сон видим. В самой доподлинной реальности пребываем. Бывает, значит…
— Но как же так? — поручик поднял глаза. — Монеты у меня пропали, кольцы обручальные… пожалуй, не вижу смысла их искать по возку, нужно признать, что и они пропали…