- Но ведь нельзя, Сарио! Запрещено. Видеть Чиеву до'Сангва позволено лишь мастерам-иллюстраторам, и Фолио изучать тебе еще рано...
И снова в нем взыграло самолюбие, и снова он не смог с собой совладать.
- А я буду! Буду читать Фолио! И мастером-иллюстратором стану. Бледные щеки Сааведры на миг порозовели - ей, женщине, вовек не суждено изучать Фолио, достигнуть ранга мастеров-иллюстраторов, Вьехос Фратос. Ее предназначение вынашивать и рожать их, но не быть одной из них.
- Пока еще не стал.
- Нет, но...
- А пока тебе нельзя видеть такие вещи. - Она сердито посмотрела на Сарио: он невольно напомнил о том, что пол, как и происхождение, не дадут ей подняться до высот, которых она достойна. - Ведь мы с тобой действительно не мастера-иллюстраторы, и нам нельзя смотреть ритуал. Знаешь, что с нами будет, если попадемся?
Он вдруг ухмыльнулся.
- Хуже Чиевы до'Сангва - ничего. Она даже не улыбнулась, только покачала головой и твердо произнесла:
- Нет.
- Да.
У него сияли глаза.
Сааведра посмотрела на портрет. На свой набросок, который Сарио оживил двумя-тремя беглыми касаниями уголька. Его называли Неоссо Иррадо, Гневным Мальчиком. И небеспричинно. Он ко всем лез с каверзными вопросами. Всем дерзил. Но при этом все знали: сколь ни славен род Грихальва, в нем еще не было никого талантливее Сарио. Воистину он обладал Даром. Непознанным, непризнанным, даже неподтвержденным. И все же несомненным для всех. По крайней мере для Сааведры, так и сказавшей ему однажды... Задолго до того, как он прочитал те же слова в глазах учителей, ибо муалимы о таких вещах не говорят.
Да, быть ему мастером-иллюстратором, Вьехо Фрато... Да и как иначе? Пусть Сарио юн, пусть никто не желает признавать его Дар - но он есть, и он переполняет все его существо.
Быть ему и Верховным иллюстратором. Он гордо вскинул голову. "Я знаю, кто я. Я знаю, кем я стану!"
Сааведра поморщилась. И отвернулась от нарисованного лица - потому что живое требовало к себе внимания.
- Ну ладно, - сказала она.
Он победил. Он всегда побеждал. И так будет впредь. Никто не знает, как его обуздать. Даже муалимы не знают и ломают голову над этим.
***
Мужчина поспешно схватил за руку ребенка.
- Алехандро, сюда. Пройди вот здесь, видишь? Нет, канделябр оставь в покое... Прошу тебя, иди сюда. Не трогай список экскурсоводов, кураторрио тебе не понадобятся. Мы с тобой вполне обойдемся без них... Сюда, Алехандро. На этих стенах - портреты рода до'Веррада, все они - твои родственники. Если уж на то пошло, при желании ты увидишь себя, как в зеркале, на любой из этих картин. Взгляни-ка... Видишь?
Мужчина ждал. Ему не внимали.
- Алехандро!
Да что с этим мальчиком? Не слышит спросонья, что ли?
- Алехандро Бальтран Эдоард Алессио до'Веррада, окажи любезность, слушай меня внимательно.
- Патро? - услышал он наконец.
Значит, слух в порядке, виновата его вечная рассеянность. Это возрастное, точнее, детское. А впрочем, чего он еще ожидал? Разве это не его сын?
Его. Да, Матра Дольча! Детство детством, но у мальчика есть обязанности. Вернее, появятся в один прекрасный день. А сейчас Алехандро слишком рассеян, слишком несобран, сейчас надо спокойно и терпеливо открывать ему глаза на мир. Но - исподволь, деликатно. Со временем перед ним целиком развернется великое полотно истории, вновь разыграются знаменитые сражения, пышным цветом расцветет генеалогическое древо...
Отец, погруженный в раздумья, вздохнул. Сыну - наследнику герцога - без этих знаний не обойтись. И пусть кажется, что отцовские старания не дают плодов - капля камень точит.
- А это "Женитьбы"... Алехандро!
Ну что за ребенок? Секунды на месте не постоит. Достаточно любого пустяка, чтобы отвлечься - к примеру, почувствовать аппетит. Конечно, гораздо интереснее носиться сломя голову, чем внимать скучной лекции под сводами Галиерры Веррада. "Особенно когда лекцию читает отец", - подумал он уничижительно.
И в этот момент беспокойный взгляд мальчика поймал стайку детей примерно его возраста - как голодные борзые щенки на дворе, маялись они в высоком фойе Галиерры. Конечно, никого из них не пустят в залы, пока не уйдут герцог с сыном. Бальтран до'Веррада заметил худощавого мужчину средних лет; он неколебимо стоял в дверях, золото на высоком вороте внушало детям робость и удерживало их на почтительном расстоянии от дверей. Но они поедали глазами тех, кому было дозволено больше, чем им. А Алехандро смотрел на них.
Матра Дольча, да у этого мальчишки терпения не больше, чем у комара. Отец криво улыбнулся и похлопал широкой, сверкающей перстнями рукой по кудрявой голове сына, запустил сильные шершавые пальцы в растрепанные черные волосы, и голове ничего больше не оставалось, как повернуться на тонкой шее туда, куда хотел герцог.
- Алехандро.
- Патро?
- Это всего-навсего дети из рода Грихальва. Ты заметил золотую цепь у их воспитателя? А кулон?
Алехандро пожал плечами. Ему до смерти прискучили разговоры о незнакомых людях и кулонах.
- Комарик, это Чиееа до'Орро. Золотой Ключ. Он достается мастеру-иллюстратору, а молодые люди - его эстудо, они тут изучают работы своих отцов и дедов... - Отец многозначительно помолчал. - Вот у кого бы тебе поучиться уважению к талантливым предкам.
Мальчик заметно смутился.
- Они тоже станут иллюстраторами?
- Да, вполне возможно. Они - из рода Грихальва.
- Патро, а что, все Грихальва пишут картины? Герцог покосился на взрослого - скорее всего, муалима. Спокойным пожилым мастерам доверяют пестовать юную поросль, учить уму-разуму и ремеслу.
- Пишут, как всегда писали, но еще и создают для этого необходимые средства. Все материалы для художественного промысла изготовляет семейство Грихальва. Таково их предназначение. Их дар, если угодно.
Отцовская рука поднялась с кудрявой головы и показала на стену.
- А сейчас погляди-ка сюда... Вот на эту картину, прямо перед нами. Алехандро! Что ты видишь?
На лице мальчика читалось явное нетерпение. И, как всегда, рассеянность. Он переминался с ноги на ногу, вертел головой и даже бросил еще один вороватый взгляд на детей.
- Картину, патро.
Снисходительность - черта благородной души. Отец улыбнулся и не одернул сына.
- И что, эта картина о чем-нибудь тебе говорит? На губах сына промелькнула улыбка - тень отцовской. А в живых оленьих глазах появился дерзкий блеск.