Сама по себе картина - всего лишь рядовое произведение мастера, хоть и кощунственно, пожалуй, так отзываться о творении протеже герцога. Она принадлежит кисти Гуильбарро Серрано, покойного отца нынешнего Верховного иллюстратора, и помимо своеобразной композиции, формы и отточенных приемов в ней есть кое-что еще. Это целый мир в массивной позолоченной раме, это история и символика, выполненные и невыполненные обещания, проведенные и непроведенные усовершенствования политической системы и даже предсказание.
Неискушенный глаз не заметит среди тщательно прорисованных шпалер и причудливой лепнины смутные отражения лиц в алмазном блеске оконных стекол аудиенц-зала, где вершился свадебный ритуал. Четыре детских лица, круглых и веселых, почти прозрачных. Эти малыши еще не родились, они обещаны герцогу и новой герцогине. Но пока в Палассо Веррада появлялись лишь три детских лица, и сейчас два из них - мраморные барельефы в подземной усыпальнице.
"Матра эй Фильхо, будь милостива, пошли мне второго сына, брата Алехандро.., и двух милых девчушек. Когда вырастут, мы им найдем достойных женихов..."
Предсказание, значит? Пока оно сбылось лишь наполовину, не дало почти ничего, кроме горя. "Сарагоса старается внушить, что в этом повинны Грихальва".
Все дело в разнузданной мнительности и непомерном себялюбии и более ни в чем. Все иллюстраторы высокомерны, каждый считает себя гением, а остальных ничтожествами. Хитроумных интриг и личных амбиций в их мире не меньше, чем при дворе.
- Глупец, - пробормотал герцог. - И мне все меньше нравятся его работы.
- Патро?
До'Веррада отбросил досадные мысли.
- Ничего, Алехандро. - Он опять вздохнул. - А что, комарик, не пора ли тебе подкрепиться?
Ответа не последовало - Алехандро стрелой понесся к фойе, где всех юных Грихальва сразу оттеснили, дабы не то что их руки - даже дыхание не коснулось наследника герцога. И тотчас эскорт в ливреях - отделение шагаррского полка обступил мальчика. Привычный к такой опеке, Алехандро нетерпеливо обернулся.
- Ну, скорее, патро.
- Спешу, фильхо мейо. Прости, но я уже стар, чтобы гоняться за таким постреленком.
- Вот уж точно, - серьезным тоном подтвердил Алехандро и расхохотался.
Стайка Грихальва тоже прыснула, но утихла, как только наставник возмущенно замахал руками.
Вот уж точно, - эхом откликнулся до'Веррада, подходя к сыну.
"Только не эти малыши... Разве мало Грихальва умерли совсем юными?"
Он встретил взгляд человека с Чиевой до'Орро - в этом взгляде было спокойствие и понимание. Наставник догадывался, почему герцог с сыном так рано уходят. Интересно, доживет ли он до того дня, когда первый из его учеников достигнет ступени мастера?
"Врагу не пожелаешь такого дара, как у них. И Сарагоса не принял бы его, будь у него достаточно ума, чтобы думать о последствиях. Нерро лингва лишила их смелости, и слишком мало времени прошло с тех пор, чтобы кто-нибудь из них замыслил такую глупость, как порча, посредством несуществующего колдовства".
Он решил по возвращении в Палассо пригласить Верховного иллюстратора. Пора вырвать ему жало, пока он не отравил весь двор.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ЧИЕВА ДО'САНГВА
943 - 950
Глава 1
Сааведра обреченно шла за ним следом, по опыту зная, что спорить бесполезно: если Сарио не сокрушит ее возражения умной, изощренной логикой с кипучей страстью пополам (надо заметить, ему это удавалось почти всегда), то обязательно взовет к ее верности и неизбывному материнскому инстинкту. Ведь если Сааведра не защитит, не обережет, его наверняка снова накажут, причем как за серьезный проступок, - а он хочет всего-навсего утолить жгучий интерес. Сарио чрезвычайно любознателен, неведение для него - сущая пытка, любую тайну он воспринимает как вызов самолюбию. Конечно, это досадная черта характера, как и обычай дерзить старшим по любому поводу, - но он все-таки самый близкий друг Сааведры.., единственный друг, если уж на то пошло.
Он ее понимал. С полуслова. От и до. Они говорили на одном языке безмолвном языке сердца и мастерства иллюстраторов. Каждый из них видел в другом то же, что и в своей собственной душе: внутренний свет, силу, стремление таланта к большему, лучшему, к совершенству - во всем без исключения, даже в простых набросках. Луса до'Орро, воплощенный, зримый обоими и обоими же постигаемый.
"Больше никто не знает, что - во мне. Больше ни с кем нельзя быть самой собой". И все же...
- Матра эй Фильхо! - воскликнула она, когда он схватил ее за руку и увлек на узкую винтовую лестницу. - Сарио, нам же нельзя!
- Конечно, нельзя. Когда можно - скучно, никакого риска.
- Тебе риск подавай! - бросила она ему упрек. - А у меня мозги все-таки побольше горошины.
Он лукаво ухмыльнулся.
- Да? Тогда что ж ты так упираешься? По-твоему, это очень умно? Ведь тебе не меньше моего интересно.
Да, ей было интересно. Еще как интересно! Сарио говорил о тайном, о запретном. О ритуале, к которому женщин не допускали никогда, а котором участвовали только избранные мужчины. У нее не было сомнений, что когда-нибудь в их число войдет и Сарио - да иначе и быть не может, ведь у него расцветающий талант, называемый Даром. Но сейчас ему нельзя даже со стороны смотреть - он слишком молод. Ему не тринадцать, а всего одиннадцать, и напрасно он старается произвести впечатление на муалимов, напрасно засыпает их искусными набросками и восхитительными картинами, напрасно ждет признания своего таланта от Вьехос Фратос - Сааведра не уверена, что они хотя бы подозревают о его существовании.
"Но я-то знаю..." Она знала всегда. В нем горел огонь - самый яркий и жаркий из всех, что сияли в Палассо Грихальва и запутанном лабиринте альковов и галерей, - обиталище их семьи. А ведь она видела все огни. Как мало их осталось от того сонма, которым по праву гордился род! Слишком много погасила нерро лингва.
Десятилетия назад на Мейа-Суэрту напал мор - безжалостная, всепожирающая зараза. Любого, кто ее подхватывал, корежила "костная лихорадка"; вскоре у него распухал и чернел язык, а затем наступала мучительная смерть. Эпидемия убивала всех без разбору - и дворян, и простолюдинов. Она не ограничилась крепостной стеной Мейа-Суэрты, а расползлась по всему герцогству, и в конце концов не осталось человека, который бы не потерял возлюбленного, или кормильца, или слугу, или господина. И все же ни один род не пострадал так сильно, как Грихальва.