Выжить в лагере было суждено далеко не каждому. От голода ежесуточно умирало триста-четыреста человек. По утрам, когда город спал, трупы умерших в телегах и грузовых автомобилях увозили в пригородный лес и сбрасывали в огромные глубокие ямы, вырытые самими военнопленными.
В лагере у Александра Кузнецова появились первые друзья. Но судьба быстро разлучила с ними. В середине марта из Смоленска тридцать человек пленных отправили в город Лодзь. В эту группу попал и Александр Кузнецов.
На дорогу военнопленным выдали сухой паек — по полбулке задубелого хлеба и по куску отварной конины. Старший по вагону строго приказал растянуть еду на три дня. Но голодному человеку трудно совладать с собой, когда у него в кармане или за пазухой лежит что-то съедобное. И Кузнецов не выдержал в первый же вечер. Сидя на корточках подле пышущей теплом печки-чугунки, установленной посреди товарного вагона, он мечтательно вздохнул, вытер губы заскорузлой ладонью и сказал:
— Есть хорошая поговорка: «Утро вечера мудренее».
— А что она значит для нас? — спросил сосед справа, прикрывая от жары огненно-рыжее, скуластое лицо треухом из телячьей шкуры. Это был Федька-непротивленец, как его прозвали в смоленском лагере, молодой парень с седой прядью, часто спадавшей на покатый лоб.
— Я предлагаю съесть свои пайки, а завтра начнем что-нибудь соображать насчет коллективной просьбы — дать добавок. Мол, во время пешего перехода растеряли запасы...
С нар послышались голоса:
— Правильное решение.
Все пленные, кроме Федьки-непротивленца, распотрошили свертки, узелки, кошельки и съели трехдневный паек за один присест.
Утром, когда чуть рассвело, к вагону подошел немецкий офицер, сопровождавший эшелон, и спросил, все ли здоровы.
— А кушать есть что? — заинтересовался он, поднимаясь по лестнице в теплушку.
— Нечего.
— Растеряли в дороге.
На сытом лице офицера обозначились тонкие морщины.
— Утерянные продукты у нас не восстанавливаются, — констатировал немецкий конвоир, поняв, что произошло в вагоне. — Паек строго учитывается. Придется несколько потерпеть.
Это «несколько» длилось пять дней. Поезд двигался по-черепашьи, подолгу стоял на каждом разъезде.
На Лодзинском перроне пленных построили в колонну и вывели на привокзальную площадь.
Подошел трамвай без оконных стекол, забрал пленных и доставил их к новому месту жительства.
Жизнь в лодзинском лагере потекла так же, как и в Смоленске. На день выдавали литр брюквенного супу и двести граммов суррогатного хлеба.
У Кузнецова исподволь начала зреть мысль — убежать из лагеря.
Но куда? С кем? Все это надо обдумать, взвесить, оценить. Да и мысли свои откроешь не каждому. Нужно узнать, изучить людей.
Во дворе лагеря на доске появилось объявление, написанное крупным четким почерком:
«Все, кто знаком с токарным и слесарным делом, поступайте работать на заводы! Вы будете получать сытый паек, обмундирование, жить в благоустроенном общежитии».
Имея специальность техника, Александр Кузнецов неплохо знал слесарное дело, которое в предвоенные годы изучил на буровых работах в Башкирии. Но умолчал об этом. «Попадешь в глубь Германии — останешься пленным до конца. За хлебный паек хотят купить совесть, заставить служить Гитлеру».
Спустя неделю Александра Кузнецова вызвали в лагерную канцелярию и спросили:
— Хотите пойти служить в немецкую авиацию?
— А дальше что меня ждет?
— Летать штурманом.
— И бомбить своих людей? Не могу.
— Если не хотите летать над русскими городами, пошлем вас на Англию, — не унимался офицер с черным крестом на впалой груди. — Ведь англичане обещанный второй фронт не открывают.
— Придет время — откроют. Москва не вдруг и не сразу строилась.
— А вы на что намекаете? — офицер повысил голос.
— У нас такая поговорка есть.
— Ну, если поговорка, тогда пусть будет так. А мне показалось, что вы нас Москвой пугаете.
— Теперь поздно пугать, господин офицер, — желая потрафить немцу, заключил летчик. — Теперь сила у Берлина, а не у Москвы.
— Правильно говорите, лейтенант, — одобрительно кивнул головой офицер.
Настойчиво нудные уговоры продолжались несколько дней. Порой они перемежались с угрозами, с обещаниями больших вознаграждений за каждый вылет.
Однажды Александр Кузнецов несколько поколебался И не потому, что его прельстила хорошая плата, не страх что при окончательном отказе можешь попасть в более худшие условия. Нет, в сознание летчика закралась дерзкая мысль: «А что, если согласиться стать штурманом? За мной закрепят самолет. Выберу удобный момент и на вражеской машине перелечу к своим. Это же заманчиво. Да еще как!»