Матюхин отполз назад — темень, жиденько разбавленная отсветами сзади, стала отступать: чекисты передавал!. в голову группы фонарь. Фролов, оттолкнувшись от земли, бросился было вперед, но тут опять хлопнул выстрел, только погромче, пораскатистей.
Это выпалил «стейер» Тиунова — Козырь вышиб его из руки дружка Гриши, когда Арчев, склонившийся, чтобы посмотреть в мертвые глаза капитана, вдруг прыгнул в сторону Ирины-Аглаи, заломив уже в полете руку женщины. Козырь, поднимавший мешок, был готов к этому — знал, что Арчев не прощает, если в его присутствии и без его разрешения расправляется кто бы то им было с кем бы то ни было, и когда момент наступил, Козырь не оплошал…
Арчев уже вскочил на ноги с наганом в одной руке и с браунингом Ирины-Аглаи в другой. Отпрыгнул, широко разведя руки: наган — на Тиунова; браунинг — на женщину.
— И впредь — без самосуда! Здесь и караю и милую я! Запомните это! — Поставил ногу на саквояж. — Тиунов — к мешку! Козырь — к лазу!
Козырь, тоже с оружием в каждой руке, бросился к выступу, скрывавшему вход в подземелье; Тиунов поднял завалившийся мешок, принялся складывать в него иконы; Ирина-Аглая, опять опустив очи долу, дергала под пелериной рукой, словно крестясь.
— Во, замаячили, кажись! — громким шепотом доложил Козырь и попятился. — Туши свет, выплывают красноперки!
Арчев оглянулся на него, и тут же в то же мгновенье Ирина-Аглая распахнула пелерину — мелькнуло крупно написанное помадой на белой блузке; «У мечети», — и пелерина запахнулась. Тиунов, прижав мешок к животу, кивнул и вбежал в дверной проем, где в полутьме круто уползали вверх каменные ступени. Еремей зажмурился, удерживая перед глазами увиденное — белое пятно на груди черной женщины, на пятне густо-красные буквы, — зашевелил губами, читая эти буквы, пока они не растаяли: «У мечети… у мечети… у мечети…»
— Хватит молиться! — зашипел Арчев. — Расшаманился, нашел время!
Еремей, облегченно выдохнув, запомнил: «У мечети»! — кинулся вслед за Гришей Апостолом, туда, где сверху хлынул поток серенького, но показавшегося очень ярким, света.
Тиунов вышвырнул наружу мешок, выскочил. Схватил Еремея за шиворот, оттолкнул в сторону. Мальчик встревоженно, с подозрением огляделся, и… тело, напряженно сжавшееся, как только вышли из комнаты с зеркалом, расслабилось — выбрался, вырвался все же из-под земли! А ведь только что, еще за несколько шагов до этого, и не верилось в спасение; из тех, кто уходил в нижний мир, никто и никогда не возвращался к людям.
Арчев, держа Тиунова под прицелом двух стволов, легко взбежал по ступеням, отпрыгнул вбок, отыскивая взглядом Еремея: не удрал ли? Но тот, судя по всему, и не помышлял о бегстве — улыбаясь, глазел на облупившиеся бледно-цветные фрески.
Ирина-Аглая, придерживая у груди саквояж, поднималась не спеша, с достоинством, хотя сзади напирал Козырь — тыкал стволом «смит-вессона» в спину, рычал что-то угрожающе. Всплыв над полом до пояса, женщина вдруг неожиданно резво метнулась наверх и с силой пнула по макушке Козыря. Тиунов обрушил крышку на дыру в полу, а другой рукой стремительно сдвинул по стене витую чугунную колонку, основание которой наползло на плиту, закрывшую лаз, — и все, исчез вход в подземелье, остался узорный, расчерченный на квадраты чугунный пол.
Снизу в плиту гулко стукнуло, словно молотом ударили: раз, другой.
— Палит, дурак, — усмехнулся Тиунов. — Лучше бы для чекистов патроны поберег. — Прижал мешок к груди, побежал к выходу. Сбросил ношу к ногам, открыл осторожно дверь, в которую плеснулся солнечный день. — Я — за лошадью. Сейчас вернусь, — и выскользнул на улицу.
Козырь, выронив браунинг, скатился от удара женщины на несколько ступеней. Развернулся, глянул вверх — там громыхнуло: светлого квадрата не стало. В темноте прокатилось громкое эхо. Козырь, взвыв, кинулся на четвереньках вверх. С ходу ткнулся в крышку-плиту, чуть не разбив голову. Охнул от боли. Зверея, выпалил из «смит-вессона» прямо перед собой: раз, другой… И заорал истошно — в лоб будто кто палкой с плеча шарахнул: пуля срикошетила! «Смит-вессон» отлетел в сторону, руки взметнулись к ушибу, Козырь кубарем покатился вниз. Вывалившись из двери на каменный пол склепа, уперся лицом в твердое тело капитана. Теряя сознание, приподнял голову — на противоположной стороне стремительно нарастал, становился все более ярким, все более широким свет, отсеченный справа черной кромкой выступа. Мелькнула мысль притвориться мертвым, но Козырь не мог оторвать взгляда от нарастающего сияния. Свет вырвался из-за выступа, захлестнул склеп; фонарь, из которого истекала эта белизна, быстро, не задерживаясь, не останавливаясь, поплыл вперед — в глаза, в налитый болью мозг! Появился перед носом блестящий сапог. Козырь, вяло вскинув руки, слабо обхватил его, попытался впиться зубами в гладкое, пахнущее ваксой голенище.