— Кого изволите спросить? — вежливо, но не спеша поднялся он со стула.
— Начальника академии, — сказал Ребров.
— Их нет. Принимают Александр Александрович Смелов — правитель дел канцелярии. Наверх, кабинет налево, — указал рукой швейцар.
— Корзиночку оставьте внизу! — крикнул он вслед.
Ребров поднялся на второй этаж и нашел кабинет Смелова. Правитель дел, высокий, пухлый, холеный человек, осмотрел Реброва и, словно оценив потрепанную его гимнастерку, приготовился молча его слушать, не предлагая стула.
Ребров протянул конверт. Смелов взглянул на штамп Уральского военного комиссариата и тотчас протянул руку к креслу.
— Присаживайтесь! — сказал он, разрывая конверт.
Ребров сел. Правитель дел вытянул из пакета бумажку и внятным, ровным голосом стал читать ее:
РАБОЧЕ-КРЕСТЬЯНСКОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО.
Комиссар по Военным Делам Уральского Областного Совета Рабочих, Крестьянских и Солдатских Депутатов.
1918 г.
№ 3779.
Начальнику Академии Андогскому А. И.
Настоящим ставим вас в известность, что товарищ Ребров Борис Петрович назначен политическим комиссаром Академии Генерального Штаба.
Военный комиссар Лещев.
— Позвольте доложить, — встал и протянул руку Смелов, — мы ожидали вас давно. Разрешите, я проведу вас в отведенную вам комнату?
Смелов повел Реброва по длинному коридору куда-то в противоположный конец здания. Из классов выходили слушатели. Очевидно, занятия кончились. Слушатели с удивлением смотрели на Реброва, шагавшего рядом с правителем дел.
— Кто это? — слышал Ребров позади себя.
— Советский слушатель, наверное, — иронически вполголоса сказал кто-то.
— Прием еще не объявлен.
— Комиссар, — догадались сзади, и разговоры замолкли.
Смелов остановился возле одной из стеклянных дверей и пропустил вперед Реброва. Ребров вошел. Перед ним был большой пустой класс. Налево в углу стояла железная кровать с пыльным и грязным матрацем. У больших окон — огромный канцелярский стол. У стола — скамья и десяток парт.
— К сожалению, лучшего нет в нашем распоряжении, — извинился Смелов и потрогал пальцем пыльный стол.
— Велите убрать парты, — сказал ему сухо Ребров и начал выдвигать их в коридор.
— Сейчас распоряжусь. Не пачкайтесь напрасно.
Правитель дел быстро вышел из комнаты и скрылся на лестнице.
Ребров прикалывал к столу карту Урала, когда в стекло двери мягко постучали пальцем.
— Да, — крикнул Ребров, не отрываясь от стола.
Дверь слегка приоткрылась.
— Разрешите войти, Борис Петрович? — послышался приятный певучий баритон, и на пороге показался плотный мужчина среднего роста в кителе со стоячим воротничком. Ребров посмотрел на него и узнал. Это был Андогский.
— Пожалуйста, Александр Иванович.
Андогский подошел ближе и, взглянув мельком на грязную кровать, скамейку и стол, снова спросил:
— Разрешите присесть?
— Пожалуйста!
Андогский сел рядом с Ребровым.
— Борис Петрович, — начал он, — я от души рад вашему назначению. О вас я слышал самые лучшие отзывы. А, представьте, в Петрограде — в столице — мы имели комиссаром какого-то товарища Болотова, который никакого авторитета не представлял ни для академии, ни для Советского правительства.
— Я тут человек новый. Как будто некому давать обо мне отзывы, — ответил Ребров.
— Ну что вы! Я рад, рад за академию. Сейчас такое время, когда без комиссара нельзя ступить ни шагу. Если бы вы знали, сколько трудов я приложил, чтобы вывезти академию, устроить ее здесь. Пришлось везти библиотеку, типографию, Суворовский музей. Ну, вот теперь будет легче: в вашем лице мы имеем надежного защитника. Я пользуюсь первым же случаем, чтобы просить вас оказать содействие размещению сотрудников и слушателей. Вы видите, как мы живем… — обвел глазами комнату Андогский.
— У вас есть подходящие помещения? — спросил Ребров.
— Да, ведь вот же напротив женский монастырь. Слушатели и профессора с семьями прекрасно могли бы устроиться в кельях. Кто же может считаться с дурью нескольких десятков выживших из ума баб? А городской совет затягивает решение вопроса. У нас же военное время!
— Хорошо, — сказал Ребров, — я добьюсь у горсовета очищения монастыря.
— Неоценимую услугу окажете академии, — с чувством произнес Андогский и продолжал — Теперь еще одна просьба. На днях вышла неприятность. Ну хоть бы мальчишка нас подвел! А то ведь полковник со старшинством, способный, талантливый слушатель Слейфок. Представьте, подает заявление в Чрезвычайную комиссию и пишет: «…Узнав о пребывании в Екатеринбурге Ея Императорского Величества Государыни Императрицы Александры Феодоровны, прошу Чрезвычайную комиссию разрешить мне свидание с Ея Императорским Величеством ввиду того, что, будучи тяжело ранен и находясь в Царскосельском госпитале, неоднократно был взыскан лаской и участием Ея Императорского Величества…» Нашелся, видите ли, рыцарь! Подвел меня! Академию! Теперь сидит. Добился. Нельзя ли, Борис Петрович, освободить этого дурака? Право, позор — слушатели академии сидят по тюрьмам!
— Хорошо, я выясню, в чем дело, — ответил Ребров.
— Много обяжете, — поклонился Андогский. — Сами видите, как необходим нам комиссар. Сказать прямо, Борис Петрович, если бы больше таких людей, как вы и ваши руководители, я сам вступил бы в партию. Ведь нам во всем идут навстречу. Этого мы не знали даже в старое время. На днях я говорил в Москве с народным комиссаром по военным делам. Он очаровывает. Обещал всемерную поддержку академии. Расспрашивал меня: каков профессорский состав, довольны ли, есть ли достаточное количество учебных пособий, не нуждаемся ли в чем. Потом вдруг спрашивает: «В списке значится профессор Расторопный. Кто это? Раньше его как будто не было слышно?» Какая память! Какая проницательность! Ведь Расторопный действительно профессор по недоразумению…
— Как по недоразумению? — спросил Ребров.
— Анекдот, — усмехнулся Андогский. — Был он гвардейский полковник: без имени, без связей, без состояния. Понадобилось кого-то послать в Абиссинию. Государю императору доложили и список кандидатов составили. А государь император, не читая фамилий, на списке начертал: «Послать Расторопного Гвардейского Полковника» — и все слова с больших букв написал, а гвардейский полковник Расторопный один на всю столицу. Его и послали. Возвратился он генералом. Понравилась внешность. Прикомандировали по указу государя к академии. Я вас задерживаю, — вдруг спохватился Андогский и встал, протягивая руку.
— Вы будете пользоваться выездными или верховой? — спросил он Реброва уже в дверях.
— Верховой, — ответил Ребров, закрывая дверь.
Час спустя Ребров обошел помещения академии. В самом деле, Андогский сумел вывезти из Петрограда решительно все: почти в каждой комнате, в коридорах, в службах лежали заколоченные ящики с имуществом.
Ребров осмотрел классы, помещение канцелярии, огромную столовую, разместившуюся в зале епархиального училища. Спустился в полуподвальное помещение, где находились кооператив академии и жилые помещения служителей. Зашел в конюшню к стоявшим там кровным рысакам. Выбрал себе английскую кобылу Куклу и велел держать ее для него.
Возвращался обратно через вестибюль и уже хотел подняться по лестнице, как оттуда, сверху, донесся приятный баритон:
— Не беспокойтесь, мать игуменья! На днях я еду в Москву. Лично буду ходатайствовать перед народным комиссаром об оставлении монастыря в покое. Зайду к патриарху Тихону, доложу ему. Не допустим поругания.
Ребров не спеша стал подниматься по лестнице. Наверху перед черной игуменьей стоял Александр Иванович и почтительно целовал ей руку. Игуменья широким рукавом благословляла его.
Утром на длинных стенах коридора бывшего епархиального училища висел