«Зачем ты хитришь, кого обманываешь? Ты боишься жизни. Ты ехала на простор, искала ветра и свободы, а чуть занепогодило, уже испугалась. Остаться надо здесь, с людьми, которые тебе по душе, которые тебе сразу внушили уважение. Ну и пусть трудно, зато ты не будешь одна».
И опять искушала трезвость: «А вдруг одна, опять одна? Какое им дело до меня! У них свои заботы. Сейчас выступили чехи. Мало ли что еще случится! Город готовится к эвакуации. Все уедут и меня бросят. А в уезде проще, там и люди проще. Ах! Посоветоваться бы с Кузнецовым!»
Так в сомнениях она подошла к дому. Время было обеденное. Но хлеба не было ни крошки, и опять представила себе Надя, как много хлеба и меда в Людоговке, и опять не могла решить, как же ей правильнее поступить.
Глава IX. В ЛЮДОГОВКУ
В пасмурный, неприветливый день уезжала Надя с Ромашовым в Людоговку. Ветер гнал рыжие клочья сорванных объявлений, поднимал пыль и шелуху от семечек. Извозчичья кляча трусила словно на похоронах. Да и впрямь это были похороны — конец всей прежней Надиной жизни. Брезгливо отодвигалась Надя от Ромашова, который со своей приторной любезностью был особенно ей противен.
Долго тащились до пристани.
Пароход уже стоял у причала и дымился. Невзрачный, грязный и старый. Люди с узлами на спинах взбирались по сходням. Помощник капитана в засаленной тужурке и мятой шапчонке проверял билеты и с ненавистью осматривал пассажиров. Каждый старался выглядеть пролетарием — погрязнее и незаметнее. И только Надя в зеленом пальто и белой шляпе с зеленой бархоткой выделялась из этой толпы. Это было так не ко времени! И она старалась поскорее пробраться в свою каюту. Однако ехать пришлось в общей грязной каюте второго класса. Мягкие оборванные диваны, из которых торчала пыльная мочалка, завалены были узлами и кошелками. Пахло воблой.
«Вот она, «жизнь на Таити», — с горькой усмешкой подумала Надя. И мир, такой прежде манящий, постепенно утрачивал для Нади свое очарование.
Пришел Ромашов. Его бегающие глаза были невыносимы. Надя ушла на корму. Серые тусклые волны показались ей тоже отвратительными. Несколько чаек летело за кормой. Кто-то бросал им хлебные крошки. Все это было чужое, ненужное и такое тоскливое... Надя опять вернулась в кают-компанию. Чтобы не разговаривать с Ромашовым, прислонилась головой к портпледу и закрыла глаза.
Темной ночью пароход уныло загудел и остановился у крошечной пристани. Засуетились люди и при свете фонаря, толкая друг друга, стали выходить на берег.
Городишко расположился на крутом глинистом берегу Волги. Ветхая лестница с гнилыми скрипящими ступеньками, бесконечная и отвесная, лезла вверх, словно в ад. С тупым оцепенением взбиралась по ней Надя.
Долго шли по темной улице.
Заспанная, испуганная толстая девка открыла парадный вход в семинарию, держа во рту огарок зажженной свечи. Ручьем лил на пол растопленный стеарин.
Ромашов показал Наде ее комнату. Там стоял только диван. Не раздеваясь, Надя прилегла на него, затушив небольшую лампу на подоконнике, и заснула. Но через несколько минут вскочила: несметное количество клопов лезло на нее из дивана, падало с потолка, ползло по крашеному полу.
Надя схватила свой портплед, раскрыла окно и прыгнула наружу. И на улице, присев на портплед, провела около стены первую ночь своей новой трудовой жизни.
Глава X. ЖИЗНЬ ЗАКРУТИЛА
Чехи продвигались. С трепетом бежала по утрам Надя к газете, стараясь найти в ней хоть какое-нибудь утешение. Но — увы! — крошечный лоскуток коричневой бумаги, кое-где наклеенный на грязных заборах, немедленно срывался на раскурку. А если и случалось ему задержаться, то скупая информация только усиливала и без того испуганное воображение Нади.
Все было плохо. Части Красной Армии отступали. Уже заняты были и Самара и Симбирск. И Казань находилась под угрозой. Кто же будет отстаивать этот мерзкий городишко!
О подготовке к занятиям нечего было и думать. Дни тянулись бесконечно, бессмысленно. Надя целые дни проводила на Волге, на ее высоком берегу. А на другой стороне, за Волгой, беспредельно тянулись луга, исчезая в сизом мареве горизонта. Однажды рано утром, придя на Волгу, Надя увидела: река вся забита пароходами, катерами и баржами. Они упирались бортами. И мачты без флагов торчали, будто голые деревья глубокой осенью в лесу. Нигде никакого просвета! Не видно даже узенькой полоски воды. Только вдали Волга темнела свинцом, угрюмая. Ей было скучно смотреть на это бегство столь огромного количества кораблей.
Красные эвакуировали свой речной флот. Учреждения тоже эвакуировались. В городишке началась паника. Те, кто сердцем был предан большевикам, уходили заранее пешком. Другие не скрывали своей радости и ждали белых.