В любом случае совместная для всех нас задача — сохранение родины — должна быть решена. Или нас ждет судьба Дакии. К сожалению, нынешнее глубинное народное мнение состоит в том, что многие полагают — раз объявлена свобода, я уж как‑нибудь выплыву, а до других мне дела нет. Странное, позорящее нацию заблуждение. Глупо надеяться, что можно выплыть в одиночку, таких топят баграми. Или ракетами. Спасение отчизны — наше общее дело, оно должно быть исполнено, и результат, его прочность будут определяться степенью нашего согласия. Гай Светоний Транквилл, современник Траяна, автор популярной и по сей день книги «Жизнь двенадцати цезарей», как‑то заметил: «При согласии и малые дела растут, при раздорах и великие разрушаются». Именно эта составляющая вдохновила меня в деяниях Траяна.
Он как никто другой был способен сплотить вокруг себя людей с различными, порой противоположными, точками зрения, при этом как император Марк никогда не упускал из вида конечную цель. Он твердо знал, куда и зачем идет. Он всех приглашал с собой в путь. Человек добродетельный от природы — не удивляйтесь, такие тоже порой появляются на свет, более того, иногда даже приходят к власти, — отчетливо сознавал, что согласие возможно только на основе общего дела. Существуют, правда, утверждения достаточно серьезных историков, упрекавших его в простодушном милитаризме, в уповании на силу как наилучший способ решения всех проблем, однако эти замечания касаются более индивидуальных свойств характера, чем реальных дел. Не таким уж грубым «силовиком» являлся Траян. А вот сумел ли Марк добиться согласия с окружающим миром, об этом судить тебе, читатель.
Вот о чем еще следует обязательно упомянуть. Давным — давно, в траяновы века жил на свете некто Эпиктет.
Был такой знаменитый умница и святой, сначала раб (хозяин как‑то для проверки стойкости его убеждений, сломал Эпиктету ногу), затем вольноотпущенник, своей жизнью объяснявший и подтверждавший Зеноновы постулаты. Когда в 94 году император Домициан выслал всех философов и астрологов из столицы, Эпиктет поселился на противоположном берегу Адриатического моря в Эпире. Лучшие умы Древнего Рима один за другим ездили за море, чтобы послушать хромого изгнанника и попытаться разобраться, что же в нашей жизни добродетель, что порок, а что безразличное. Но главное — получить ответ на вопрос, как добиться счастья, то есть прожить отмеренные годы в согласии с природой — своей и всеобъемлющей.
Здесь как раз уместно вспомнить слова Арриана из его предисловия к «Беседам с Эпиктетом».
«…для меня лично не имеет большого значения, если читатели сочтут, что я не умею писать, а для Эпиктета и малейшего значения не имеет, будут ли восхищаться его речами или относиться к ним с пренебрежением, потому что когда он говорит, то стремится исключительно к тому, чтобы направить мысли слушателей к самому лучшему».
Перефразируя, повторю, — если для Эпиктета не имело значения, как будут относиться к его речам, если его целью было исключительно стремление направить мысли слушателей к самому лучшему, то и для меня лично не имеет значения, сочтут ли мой роман достойным и полезным. В любом случае я должен написать его, памятуя при этом о словах сенатора Гельвилдия Приска (о котором будет сказано ниже).
Возвращенный из ссылки за несогласие с властью Гельвидий вот как ответил императору Веспасиану. Когда император велел передать ему, чтобы Гельвидий не являлся на заседания сената, тот объяснил: «В твоей власти лишить меня звания сенатора, но доколе я сенатор, я должен являться на заседания». — Ну, являйся, говорит Веспасиан, только молчи. — Не запрашивай моего мнения, и я буду молчать. — Но я обязан запросить мнение! — А я сказать то, что представляется мне справедливым. — Но если ты скажешь, мне придется убить тебя. — Когда же, ответил Приск, я говорил тебе, что я бессмертен. Ты сделаешь то, что твое, а я то, что мое. Твое — убить, мое — умереть без трепета. Твое — изгнать, мое — без огорчения отправиться в ссылку.
Возвращая читателям такие имена, озвучивая исторические фразы из нашего — нашего! — прошлого, отчетливо понимаешь, что поневоле вынужден встать в строй за этими людьми, чьи судьбы, смерти и, главное, жизни, служат украшением человеческого рода.
Tertium non datur.
Так вот, Эпиктет как‑то упомянул — книг и так написано слишком много, философ должен не столько теоретизировать, сколько подавать пример.