Комара создавали кропотливо и с любовью. Определили ему лучшую пищу – цветочную пыльцу. Но кто-то из Элохим предложил каплю крови, способную ускорить развитие яиц. Идея выглядела смелой и привлекательной. Проголосовали за неё на учёном Совете и приняли большинством голосов.
Комар, каким его создали Элохим, угоден только существам, имеющим чувство сострадания. Ведь отдать каплю своей крови согласится не каждый. Бо'льшая часть населения Земли будет ненавидеть комаров и стараться уничтожить их популяцию. И это нужно принять как должное, ибо совместная жизнь многих организмов требует неукоснительного равновесия.
Отдавая каплю своей крови, я всякий раз любуюсь комарихой. Фетровая спинка, шесть тонких спортивных ног, полосатый животик… Дизайн биологической формы в лучшем его исполнении!
«Боги Земли и Солнечной системы, генные инженеры всех галактических систем, – обращаюсь я всякий раз в своей молитве. – Вы и в самом деле молодцы. Фантазия ваша безгранична, цели гуманны и чисты. Вы творите Вселенную! И я, отдавая каплю своей крови, участвую в вашем творении. На благо всей жизни на Земле, в том числе и комариной».
Летит комар-государь,
в животе у него фонарь.
Его кафтан полосатый
висит в магазине снов
и пахнет сушёной мятой,
поскольку уже не нов.
Кафтан на бал не годится,
зато как поёт, скрипаль:
вода на лавку садится
послушать его печаль!
А после с багровым носом
летит на клумбу, к цветам,
где вина вкушают осы
под птичий весёлый гам.
Жизнь, полная божественных шёпотов
Положив в изголовье чурбан, оставшийся после зимней топки, созерцаю луну. Веду разговоры с тенью, падающей от столба веранды на траву. И мило улыбаюсь полутени, осознавая, что она совсем ещё девочка. Да и я в этот вечер, полный надежд на будущее, не слишком уж и стар.
Совершая вечернюю медитацию, прислушиваюсь, как капает с листьев вода. Звонко и рассыпчато, как на камни – монеты. Звуки растут по мере углубления в себя. И когда они становятся настолько громкими, что начинают заглушать речь Катуни (реки, протекающей неподалёку), прекращаю медитацию.
Сердце начинает стучать ровно и торжественно, глаза приобретают зрение орла, а уши начинают слышать, как мышь грызёт травинку. Тут-то и начинается жизнь, полная божественных шёпотов…
Пытаюсь припомнить свои чувства на следующее утро. Сижу, пью чай, вызываю из воздуха картины. Называю это занятие запоздалой любовью. Но жизнь, полная божественных шёпотов, не умещается в слова...
Представляю, как подходит к столу мой кумир – Иван Алексеевич Бунин. Он в лёгком парусиновом костюме, держит левую руку за спиной. Заглядывает в мою писанину, читает…
– Вот тут подправь, – указывает Бунин на строку. Я оборачиваюсь, желая заглянуть ему в глаза, но вижу только цветы, растущие на клумбе. Да ещё воробья, скачущего по веранде. Уже раскрывшего свой клюв, чтоб чирикнуть…
Твоя рука притронулась к луне,
в реке плывущей, – значит, и ко мне.
Я помню, что шепнул мне ветерок:
ты – вестница рассвета, мой урок!
Ты пробуждаешь память прошлых лет
о том, что ты – река, и смерти нет.
В твои живые струи загляну,
поймав полночный ветер и луну.
Эпифания языкам, их приливу и отливу
Языки то приближаются к нам своим совершенством, то снова удаляются в темноту, в которой живут стереотипы. Языки – это море с его приливами и отливами.
Когда языки приближаются к нам, на каждой волне сидит по Поэту. И если ручку, которую держит Поэт, кто-то примет за гаечный ключ, отлитый из силумина, не грустите. Поэты производят настройку языка, делая его гибким и пригодным для понимания тончайших метафизических явлений.
Во время отлива утончённость языка не нужна, поскольку чувства грубеют. Это время благополучия, утилитарного мышления и обилия техники.
Прилив и отлив сменяют друг друга. Таковы законы Вселенной, которым подчинена человеческая жизнь. Сегодня мы находимся на пути от поэзии к технике. На пути замещения Природы пластиком и бетоном, а романтических отношений – поведением млекопитающихся. И в кипящих низинах девальвации души тонут культура и искусство.
Я говорю плечом и жестом
слова – их маленький народ
куда-то берегом идёт