От спутника своего, имевшего живот роженицы и бороду «а ля старовер», похожую на лопату для очистки снега, услышал я новости последних дней. Поймали будто бы в океане рыбу по имени Саи. Плавники – капроновые тюли, глаза – весенняя лазурь. Телом же рыба была настолько велика, что достигала в длину восьмидесяти метров.
После Семинского перевала дорога кружила среди скал, и мы со спутником, выпив весь самогон, имевшийся в его корзине, решили заехать к отшельнику. Он жил неподалёку в кедровой домовине, имевшей лаз, подобный лисьей норе. На доске, прибитой к домовине, были написаны слова: «Здесь нет места здравому смыслу!»
Подъезжая к Горно-Алтайску, встретили пастуха, одетого в латы средневекового рыцаря. Его сжигало солнце, донимали мухи и слепни, залетавшие под забрало. Но пастух вёл себя героически. И статью своей напоминал Дон-Кихота, которого я видел в кино.
Беседуя с нами, пастух курил алтайскую трубку. И шумно ругал советскую власть, морщась при одном её упоминании. А когда вспоминал наше с вами время, называл его почему-то «николаевским». А ещё – деревянно-нулевым!
Мало у меня осталось воспоминаний о том дне, поскольку выпито было много. Но все воспоминания хороши. Они греют меня в зимние дни, с их тоскливыми метелями. И хоть снова поезжай в Горно-Алтайск на лошадях, взятых у доброго соседа!
Решил поделиться своими воспоминаниями и с вами, дорогие читатели, поскольку третью неделю как метёт. Свищет, стучится в двери, заносит по самые окна мой дом. Спрятаться можно только в листе бумаги. Написать на нём в рифму, заполнив лист целиком, а после войти в стихотворение… Такова действительность, мои дорогие, и с нею приходится считаться!
Затрещит стрекоза над кустом
и откроет ключом-невидимкой
человеку в обличье простом
дверцу лунную, в утренней дымке.
Сам войдёшь или звать мотылька
удивлённому сердцу прикажешь?
Дни забот забирает река,
отдыхает сомненье на пляже.
У открытого воздуха рот
перепачкан молвой и малиной.
Вот она, моя родина: ждёт,
записаться в поэты зовёт…
Акварели аквамарина!
Проза Басё
Прозу Басё я назвал бы шелестящей, как осенние листья. Открытой миру и простой. Не мешающей думать зимними холодными вечерами. Глядящей приветливо в небо, с его веснушками птиц. А ещё я назвал бы его прозу прозрачной. Немного похожей на дневник, но куда нам деться без него? Обращённой к читателю, как к другу. Предлагающей домыслить течение речи самому. И заканчивающейся стихом, воспевающим чудо поэзии.
Проза Басё – это сама Япония, говорящая о милых сердцу пустяках, цветущая сакурой весною. Осыпающая приезжего дождём из лепестков, дарующая миру благословение. Указующая тайным языком: вот настоящий просветлённый!
Чего только стоит высказывание Басё, что поэт должен быть слаб, как былинка. Должен быть беден, как осенние поля. И что настоящее богатство поэта – это луна, задумчиво глядящая в воды.
Такого богатства хватит на всех, и даже с излишком. Поскольку луну, отражённую в реке, можно унести в ладони. И её не убудет в реке, совершающей свой путь к Океану. Так устроена жизнь.
Я выверну карманы: «На!..
Нет ничего из пустословья,
когда за окнами луна
кладёт лучи мне в изголовье.
Когда ручьи бегут за мной,
как псы, голодные разлукой,
и пахнет зимняя – зимой
судьбой отпущенная мука.
«Лишь волхованье», – скажешь ты
и будешь прав, мой друг! Весною
мир полон лёгкой красоты
с её прозрачной глубиною.
Духи весенних угодий и Ноша Весны
Вечер, пахнущий полынью. Наполненный оранжевым, каким-то загадочным светом.
Низкие закатные лучи раскатывают по траве тени. Тянут, как электромонтажники, тени в луга, стараясь исправить повреждённую солнцем линию. И принести в каждый дом радость земного существования.
На подоконнике дачного домика сидит Поэт. На нём белая рубашка, застёгнутая на одну пуговицу. Скрестив руки на груди, Поэт наблюдает за отражением на створке окна, открытого наружу.
Блик, скользящий по стеклу, видится Поэту существом, имеющим тесную связь с потусторонним миром. Неким лазутчиком, проникшим в наш мир для того, чтобы добыть нужную тому миру информацию.