Он ведь не вернулся домой – как ушел вечером, так и пропал. Мама утром отправилась на смену, я через пару часов – следом за ней, но его еще не было. А теперь и мобильник в ауте.
Зря я поперся в Институт, мелькает у меня мысль. Заказ, переданный Сэндвичем, благополучно подождал бы, перебились бы они со своим заказом. Чем время терять, лучше бы отправился на поиски папы, вдруг ему нужна помощь?
Мелькнула мысль и растаяла.
Мама возилась с Пеппи Длинныйчулок, сооружала на ее голове что-то, что могло бы сойти за прическу. Получалось замысловато, но масштабно. Шерсть на плечах и ключицах мутантки была заплетена в короткие тонкие косички – тоже, видать, мамина работа.
– Будешь принцессой, – ворковала она. – Гордая и неприступная.
Девчонка пищала в ответ нечто совершенно неудобопонятное, однако здесь ее отлично понимали:
– Вздор, вздор! А если кто-то будет дразнить и смеяться, значит, просто завидует, так ему и скажи…
Мама была одета в местную униформу: мягкие мокасины, эластичные брюки, не стесняющие движений, пуловер, безрукавка. Такой у них в «Детском саду» дресс-код. Посмотрела на меня и подмигнула:
– Наша маленькая почему-то решила, что она некрасивая. Согласись, Питер, бо́льшую глупость трудно придумать.
Пеппи звали когда-то Джейн, и родители от нее отказались, едва обнаружили, что между пальцами на ногах их чада растут волосы. Это случилось, когда младенцу и года не было. Сейчас Пеппи было пять, и она уже превратилась в законченного зверька рыжей масти. Ребенок сталкера, что вы хотите. Правда, такие «образцы» обычно трансформируются только годам к десяти. В этом смысле она была необычна.
Еще она умела пролезать в любые дырки, в такие узкие, что это казалось волшебством.
На самом деле – никакого волшебства. У крыс, например, голова может уплощаться чуть не в два раза, сильно при этом удлиняясь. Вот и у Пеппи Длинныйчулок, чья костная система почти полностью состояла из суставов, не было сложностей с изменением своей формы. Даже череп у нее был суставным, в случае нужды вытягивался узеньким веретеном. Она, кстати, и была похожа на крысу: гладкий хвост, развитые ноги, вытянутое лицо, бритвенной остроты зубки…
Короче, Пеппи была пока единственным мутантом-зверем со способностями аномала, то есть представляла собой определенную научную ценность. Наверное, потому она вошла в число «образцов», которые мне заказали и чей генетический материал я подрядился передать Сэндвичу.
Обычно ведь такие мутанты обладают, условно говоря, чисто звериными способностями – феноменальным нюхом, слухом, зрением, некоторых отличает устрашающая физическая сила или прыгучесть. Не больше того. По человеческим меркам все это тоже сверхспособности, но, по сути, в них нет ничего загадочного.
Мутанты-аномалы – другое дело. Вот уж на ком Зона ставит настоящие эксперименты, вот кого боится простой недалекий Хармонт. Именно этих, вторых, называют уродами и нелюдью…
Феномен «детей сталкеров» проявился сразу с момента Посещения. Но если поначалу у смертников, ходивших в Зону, рождались такие вот сказочные Пеппи, безвредные существа, карикатурно похожие кто на крысу, кто на обезьянку, кто еще на какого-нибудь зверька, то с конца 80-х прошлого века ситуация изменилась. Стали появляться «дети сталкеров», выглядевшие нормальными человеческими детенышами. С одной существенной добавкой: они тоже изменялись и перерождались, но не наружно, а внутри. Вызревали у них такие свойства и умения, что волосы дыбом вставали. Пошло это все с чернобыльской Зоны и долгие годы ею ограничивалось. Там полтора десятилетия назад грянули первые погромы, направленные против мутантов и их семей. «Детей сталкеров» уничтожали, как бешеных собак, а заодно – их родителей. Папа мой застал тот ужас, насмотрелся.
В начале нового века первые аномалы появились и у нас.
Проблема в том, что мутация чаще всего проявляется не сразу. Насколько проще было бы, если б из утробы матери выходил готовенький маленький монстр! Да папа с мамой, может, собственноручно душили бы такое потомство – не выходя из родильной палаты! Так нет же – рождается младенец как младенец, трогательный и славный, папа с мамой изо всех сил надеются, что их минует скорбная доля, потому как бывают случаи, когда дитя от сталкера вырастает человеком (примерно один процент, шанс есть), но не позже чем через три-четыре года с ребенком мало-помалу начинаются жутковатые изменения, к шести-семи годам он явный продукт дьявольской селекции, а к десяти – уже не-человек. Эта картина одинакова как для мутантов-зверей, так и для аномалов. За три года родители успевают привязаться к своему ребенку и продолжают потом любить его, несмотря ни на что. А реально существующий шанс вытянуть-таки счастливый билет (один процент!) заставляет сталкеров рисковать. Как вольных, так и военных, из Службы инфильтрации. Сталкеры по определению рисковое племя.
Вот так и подрастает у нас несколько поколений «людей X»…
Когда мама закончила сооружать на голове своей мохнатой клиентки нечто из области архитектуры, прибежала Каролин.
– Марина, тебя группа ждет, – сообщила она.
– Еще пятнадцать минут!
– А они уже собрались. Все как один.
Каролин была одета точно так же, как моя мама, за исключением двух мелочей. Безрукавка стандартная, казенная – как у большинства женщин тут. А у мамы – вязаная, домашняя. Еще мама обязательно добавляла на шею шарфик, в разные дни недели разный (объяснила мне однажды, что дети любят взрослых, которые чем-то отличаются от других).
– Вздохнуть спокойно не дадут.
– Не терпится им, – развела Каролин руки.
Да, «маму Марину» здесь любили и ждали. Я ощутил привычную гордость. Не знаю, что испытывал Крюк, заглядывая сюда к собственной матери, парень он простой, да и у Каролин, положа руку на сердце, не такая харизма, но я знал точно: моя мама – педагог от Бога.
– Шерхану и Дракуле пора в туалет, – сказала она Каролин. – Хорошо бы проконтролировать.
Та браво вскинула сжатый кулак к виску:
– Есть, моя дорогая!
Они разлетелись по делам. Я остался с Пеппи.
– А давай я тебя расчешу, – предложил ей.
Пусть ножницы оказались под запретом, но расчесать мутанта – это ведь обычное и совсем не подозрительное занятие, не так ли? Что-то коротко пискнув, большая пушистая человеко-крыска вспрыгнула на столик и встала на четвереньки, подставив мне спину.
Через четверть часа я вернул расческу, полную застрявших шерстинок, в нагрудный карман рубашки. Там заготовлен был раскрытый пластиковый пакетик, в который мой незамысловатый инструмент благополучно и попал.
Глаза здесь повсюду, Эйнштейн не преувеличивал. Но я был уверен: кто бы в этот момент за мной ни наблюдал, ничего плохого не заподозрил.
Сердце «Детского сада» – огромный, ярко оформленный зал, раскрашенный под радугу. Зал разделен на сектора и отсеки прозрачными перегородками, причем каждый такой закуток – своего цвета. А каждый цвет отвечает за что-то свое (в желтых отсеках, например, исследуют творческие возможности мутантов). Есть сектор активности, сектор позитива, сектора релаксации и фильтрации – и что там еще.
На полу – амортизирующий пластик, поглощающий звуки. Ни окон, ни ламп, дневной свет имитирован, освещение идет от стен. Много игрушек: наборы игр, конструкторы, кубики Рубика, шнуровочные тренажеры. Воздушные шарики – на разной высоте. Мягких игрушек нет совсем, они с мутантами не работают. Нет также и растений.
Искусственный мир – для искусственных существ.
Маму я нашел в арт-лаборатории.
…Все-таки она у меня молодец. Чтобы попасть в Институт на любую должность выше уборщика, нужно пройти серьезный отбор. Правда, у мамы уже была подготовка – образование университетское, и на родине она успела поработать педагогом. Но без лицензии трудно. Так что начинала она в «Детском саду» няней при секторе фильтрации – смотреть за тем, чтобы детки ничего себе не повредили. Занять место няни, кстати, ей помог Эйнштейн, уж не знаю, за какие такие заслуги… но эту тему я привычно закрою.
Потом ее стали допускать в жилой сектор к малышне, где ответственность куда серьезней…